Бесконечные пустынные просторы, позолоченные грубой сухой всклокоченной порослью травы, кое-где перемежавшейся с темными брызгами прошлогоднего сухостоя, простирались, покуда хватало глаз. Плавные линии холмов огибали безжизненные луга, исчезая в дымке молочного тумана. Редко на безбрежных полях проглядывали пятна серо-кремовых кучерявых овец, лениво пережевывающих жёлтую солому. На пересечённой местности асфальт упрямился непослушными линиями, частыми шрамами дорожных швов скрываясь за ближайшими пригорками, в ровных долинах струился на десятки километров, разрезая ломти земли. Тонкие ножки деревянных прозрачных заборов жиденькими проволоками ограды колесили вдоль асфальтовых лент, едва размечая границы между обширными владениями соседних ранчо. За сотню километров с трудом можно было встретить несколько одиноких домов, прячущихся среди низкой растительности Патагонии, словно в страшном неудобстве показаться до смешного нагими. Они стеснялись людей, лелея своё одиночество на этой уникальной дороге, пересекающей тысячекилометровые владения тумана и резкого степного ветра. Часы дороги медленно съедались обступившим автобус холодом. Пар от дыхания десятка пассажиров нежной шалью садился на панорамные стекла, создавая и без того сильную дымку, скрывающую ближайший пейзаж от нежданных свидетелей.
За лигами размеренной и тоскливой дороги я и не заметил, как мы нырнули через холм к побережью Лаго-Аргентино, где панорама за окном в момент преобразилась во что-то уютное и домашнее. По краям дороги выросли пирамидальные тополя, ещё не успевшие до конца сбросить листву, красные кучерявые макушки клёнов, обступившие аллею, и массивные вязы, стесняющиеся своей наготы. Многочисленные французские шале, альпийские бревенчатые домики и западноевропейские небольшие виллы равнодушно выглядывали из рассеивающегося тумана. Набережная, едва проступавшая за торсами домов, тонула в осенней воде озера. Паутина узких улиц увиливала от шоссе в частные дворики. Город был полон полуденной хандры и безмятежности. Магазины и рестораны были закрыты на дневную сиесту, а крайне немногочисленные прохожие, словно тени, мелькали на тротуарах, и, едва появившись, моментально исчезали, будто почудившиеся привидения старого заброшенного замка. Наш автобус нырял в улицы среди обломков стен и витрин, едва показывающихся в запотевших окнах, и пробирался вглубь города, преследуя свою, только ему доступную цель маршрута. Серые холмы, в первой снежной пороше, любопытными верхушками треуголок поглядывали изредка в белой неге на город, и тотчас же, сконфузившись своим секундным желанием, исчезали в белёсой мгле.
Мы, едва тронув колёсами остекленевшие лужи, остановились у серого, разбитого недавним параличом, борта терминала. Влажный, пропитанный простудой воздух пронзил непривычно дыхание, проникая в каждую клеточку организма с твёрдым намерением поселиться там надолго. Но ярый настырный жар газовых калориферов автобусной станции быстро сломил едва только укрепившегося на своих позициях соперника. Короткий коридор, сползающий в две стороны от центрального входа, стрелял рекламой транспортных компаний. Но главное, что в центре, где, видимо, должно было находиться сердце всего терминала, помещался информационный центр, который с радушием снабдил нас информацией о городе и о возможных маршрутах посещения его окрестностей. Уже не более, чем через полчаса я сидел на кухне небольшого хостела, попивая мате из калабасы, заведомо купленной в Монтевидео, не забыв при этом угостить поселившихся по соседству аргентинцев. День клонился ко сну, так и не успев набрать свою силу, точь в точь как наши ноябрьские сутки. И вместе с красным солнцем мы отправились спать после, без малого, двадцатишестичасового путешествия на автобусах.
Мрак со вкусом холодной осенней мороси сжимал в тисках город, когда, покинув разогретый голубым пламенем дом, мы направились к станции. Ночной воздух с ожесточением впивался в открытые участки тела, пытаясь, словно вампир, выпить остатки накопившегося во время сна тепла. Ускоряя шаг, мы частили к терминалу, мечтая снова очутиться в сонных потоках тёплого, источаемого обогревателями воздуха. Закутавшиеся в зимние непромокаемые куртки, французы толпились около кассы, шумно о чём-то толкуя, несмотря на то, что их ещё сонные пытливые глаза не совсем осознавали, где находится тело. Выбранная нами накануне компания оказалась закрытой, и с некоторым перевесом в денежной сумме нам пришлось приобрести билет на автобус у её конкурента, который вот-вот уже был готов отправиться в путь. И стоило нам только занять места, как буквально через пару минут, вслед за едва успевшей вбежать на подножку туристкой, автобус плавно отъехал от перрона, отправляясь в сторону ледника. Город ещё безмятежно спал, даже не пытаясь избавиться от клочьев утреннего сновиденья, и поэтому не предпринимал и единой попытки посмотреть в нашу сторону с укором, любопытством, или хотя бы с равнодушием. Острые кровли буравили чугунный сумеречный воздух, фонари жмурились от сурового взгляда южных свинцовых туч, а озеро пряталось в лёгкой дымке, избегая показывать своё сонное неумытое зеркало глади. Статные здания сменились фанерными домиками, утонувшими в жухлой траве, а после совсем пропали в шотландских пейзажах, сомкнувшихся у обочин дороги. То и дело с краёв выныривали горбы пригорков, обрамлённых апатичными соломенными венцами, чёрные зубы камней вгрызались в низкое смуглое небо, жёлтый язык верстовой борозды лакал серую мокрую плеть асфальтовой трассы. Спинными хребтами древних ящеров пороли сметанную высь зубья низких гор.
Весь сумрак бытия, вся тоска одиночества постепенно поглощала мысли, едва держась на плаву у подступающего однообразия жизни. И в тот момент, когда хотелось истошно заорать во весь голос что-либо, пусть даже и не членораздельное, но чтобы как-то дать понять себе, что ты не одинок, рыжая пыль рассвета окропила смурые низкие облака горизонта, облокотившиеся на бескрайнюю южную степь. Сначала огонь лишь тлел, въедаясь в жирные туши облаков, но только стоило им уступить лишь миг, как все тела их запылали яркими червонными цветами утреннего солнца. И в красках нового дня, кропящего луга свежей молодой кровью, я не заметил, как на склонах холмов стали выявляться старые корявые пни, а за ними и столетние деревья, скрученные временем и силой природы в витиеватые жилистые истуканы. Серые культи стволов сменились жидкими жёлтыми шапками дряхлых клёнов, а после и вовсе превратились в ярких алых молодцов, окружённых свежей пылкой порослью. Они заполоняли склоны, брали нахрапом вершины и низы холмов, текли к подножию открывшегося взору озера. Через несколько километров появился въезд в национальный парк Лос-Гласьярес.
Дорога засуетилась вдоль берега Лаго-Аргентино, облизывая отроги холма, ныряя в овраги, сдавленные ледяными ручьями, изгибаясь по изнывающему от поваленных стволов склону. Несмотря на пасмурное простудное утро, лес горел осенней листвой, словно стоя на плацу в парадных мундирах. Ещё мгновение и вдалеке с противоположной стороны озера, замёрзшим в последней агонии цунами замер колоссальной голубой волной ледник Перито-Морено. Он то исчезал за лимонными и гранатовыми изгибами холма, то опять появлялся, всё больше изменяясь в размере и поглощая окружающие берега своими острыми ледяными гребнями. Дорога вильнула в сторону, поползла вверх, буравя землю серой плетью, пока, в конце концов, не водрузилась на вершине, свернувшись змеиной спиралью у входа в здание туристического комплекса.
Ветер яро накинулся на разморённые теплом и сном лица туристов и стал неистово жалить беспечных посетителей. Руки в момент раскраснелись от холода, а ледяной воздух принялся обжигать прокачивающие его лёгкие. Собравшись с духом и превозмогая сильные порывы вихрей, мы двинулись в сторону ледника. Вид миллионов тонн воды, вздыбившихся скалой над озером, полыхнул в сознании. Реальность представшей картины не укладывалась в голове. Ледник, будто изрезанный глубокими морщинами, подобно коре пробкового дерева, неистово наползал на ледяную воду лагуны. Многотонные куски снежных скал откалывались от массива и с грохотом пушечного выстрела падали в воду, меча в стороны снопы обжигающих брызг, но в сравнении с чудовищной массой Перито-Морено, они походили на мелкую гальку, скатывающуюся с обрыва склона. Несмотря на отсутствие солнца, ослепительная голубизна льда соперничала яркостью с красками осенних пейзажей склонов. Чёрные прожилки, будто в редком мраморе, струились в толще тысячелетнего льда. Замёрзшая река уходила к снежным вершинам. Ледник полукругом, словно плотина под напором воды, стоял, сопротивляясь ударам массивных волн, но озеро давило, подмывало, резало и крошило лёд. Снежные массы трещали, разрушались и сыпались, исчезая в пучине озера. Это была игра скучающей стихии сама с собой на протяжении сотен эпох в желании как-то скоротать такое длительное и неподвластное время.
В обе стороны на несколько километров сбегали металлические дорожки, тая в осеннем лесу, пытаясь как можно ближе подойти к подножию лагуны. Но природа не считается с людьми, так же как и они с ней. Не менее трёх десятков людей встретили здесь смерть в своём чрезмерном любопытстве и жажде приключений от осколков ледника, подойдя к нему слишком близко. Неспокойные волны озера в исступлении бросались на ледяные стены, ветер волок тяжёлые промокшие войлочные облака, ветви деревьев танцевали рваные ритмы. Мы обогнули неприступную стену Перито-Морено, осмотрев ледник со всех сторон, и, уже онемевшие от холода, вернулись к туристическому центру. На центральной площадке, ёжась от холода и не решаясь тронуться в путь, стояли люди.
Мы только успели сесть, чтобы выпить по чашечке горячего ободряющего кофе, как стих ветер, и пошёл снег. Это была не та противная пороша, что встречает обычно нас зимой, и не буран, который кружит ослепляющим вихрем, закрывая всё белой стеной. Это был настоящий снег, медленно падающий с небес крупными чистыми хлопьями. Такой, как мы обычно представляем в Рождество или новогоднюю ночь, часто связывая его с зимними чудесами, этот идеал безупречной мягкости и природного совершенства, с правильными уникальными формами снежинок и девственной белизной сугробов. Он неспешно покрыл дороги и стоянку, укутал кроны деревьев, спрятал коньки домов. В один момент осенние пейзажи уступили место зимней сказке. Деревья уже не шептались между собой, и наступила глубокая тишина и задумчивость, в которых потонули все звуки и движения. Казалось, будто природа что-то знает, но эту тайну ещё слишком рано кому-либо раскрывать.