Шершавый асфальт выполз из пригородов Ла-Паса и, почувствовав простор, вздохнул полной грудью, растёкшись по обочинам. Колёса минивена завальсировали п?рами по серой ленте дорожного полотна и понесли нас вдоль кружевного ущелья. Среди складок рельефа пестрели оползнями голые склоны. Горная порода просачивалась сквозь травяное покрытие пятнами коричневого, рыжего и бурого цветов. Кое-где тонкие нитевидные протоки воды оставили в них настолько глубокий след, что морщины уходили на многие метры вглубь скалы. Частокол кирпичных домов с плоскими бетонными перекрытиями и антеннами арматуры сменился шеренгой каморок, заставленных рядами газировки и множеством снеди в ярких цветных упаковках. Из большинства валил тёмный густой дым от готовящейся на решётках еды. Машины то и дело выскакивали из потока, припарковываясь на обочинах. Водители и пассажиры подходили к стойкам, забирали еду и напитки и прыгали обратно в уютные салоны.
Пост досмотра на выезде шерстил автомобили, преграждая им путь тонким, как трость, оранжевым шлагбаумом. По земле бродил мусор, словно перекати-поле. Добравшись до пункта дорожной полиции, мы остановились под скучающими взглядами инспекторов. Один из них, не найдя ничего примечательного в минивэне, забитом иностранными пассажирами и обоймой велосипедов на крыше, лениво махнул, чтобы проезжали. Не успев набрать и пару сотен метров высоты, природа резко изменилась, размыв зелень травы в блеклые полосы. Гранитные оттенки скал проступили через зеленый покров, постепенно сведя его на нет. По пути время от времени попадались заброшенные лачуги, съёжившиеся на открытых пространствах. Я всем телом ощущал их тоску и дискомфорт от своей ничтожности по сравнению с горами. Крыши на некоторых домах провалились внутрь, а на других и отсутствовали вовсе. Часть стен была исписана угловатыми словами непонятно откуда взявшихся художников. Костлявые кирпичные и каменные каркасы зияли пустотой оконных и дверных проёмов.
Ущелье раздвинулось на полкилометра, и кроме тонкого потока реки в долину спустилось несколько нитей грунтовых дорог. За поворотом мощной крепостью встала плотина ГЭС. Она закрыла своим выпуклым телом всю долину, преградив путь воде. Зеркало большого водохранилища было абсолютно недвижимо и настолько прозрачно, что на его дне виднелись ватные хлопья утонувших в нем мягких облаков. Наш минивен летел стрелой вверх. Трава редкими пожелтевшими пучками мелькала по обочине, уступая её каменному крошеву породы. Детали гор и поворотов все более размывались, приобретая вид потусторонних вещей, лишь на короткое время проявившихся в нашем мире. Всё стало не столько нереальным, сколько необычным, будто смотришь на простые вещи, но под другим углом или с другим прищуром глаз. Нет контрастности — чёрного и белого. Есть дымка — загадочная, обволакивающая, дающая возможность додумывать за природу, что же там впереди… В тумане и облаках пропадает определённость, прямолинейность, фантазия разворачивается в полную силу, достраивая вертикальные обрывы, высокие пики скал, гроты, перевалы. Но зачастую на Дороге Смерти даже человеческая фантазия проигрывает той безумной природной силе, сотворившей совершенно невообразимые ландшафты, уместившиеся на нескольких сотнях километров Альтиплано.
Автомобиль свернул на широкую площадку, находящуюся на вершине перевала, едва не дойдя отметки в пять тысяч метров. Слева возник контур воды, очерченный густой сочной травой. Но далее пяти метров всё теряло детали, превращаясь в сахарную пудру, растёртую по воздуху. В этом кулинарном изыске даже во рту оставался сладковатый привкус, то ли от недостатка кислорода, то ли от всепоглощающей влажности, то ли от предстоящего спуска по самой опасной дороге в мире. Столбы опор электропередач, растущих из-под земли полыми решетчатыми каркасами, протыкали облака, нанизывая туман метр за метром на шпили металла. Едва различимые провода уходили в туман, словно накачивая его миллиардами заряженных частиц. Воздух был будто пропитан энергией, гуляя по моей коже микроскопическими разрядами, отзываясь в окончаниях нервных клеток. Я старался согнать мелкую дрожь, то ли от холода, то ли от волнения. Взял приготовленный велосипед, проверил тормоза и рванул.
Влажный асфальт скользил под колёсами, в лицо летели крошечные брызги сконденсировавшейся воды, плавные дуги огибали рыхлые склоны гор. Навстречу проносились редкие авто. Долина тонула в клубах взбитых сливок облаков. Ноги совершенно промокли, но не переставали с остервенением вращать педали велосипеда. Со скал стекали рукава водопадов, ныряя в узкие тоннели водосточных труб, проходящих под дорогой. Отбойные камни угрожали распростёршейся за ними пропастью, их красные отражатели, словно маяки, судорожно поблёскивающие в непогоду, предупреждали об опасности. Я был предельно собран, я мчался вперёд.
Асфальтная дорога нырнула в тёмный тоннель, мы же свернули вбок по грунтовой. Земля заходила волнами, словно при землетрясении, с завидным постоянством ныряя в очередную лужу и утягивая меня за собой. Пневматика велосипеда ходила поршнями вверх и вниз, сглаживая неровности. Через четыре сотни метров дорога вновь слилась с мокрым асфальтом. Ещё несколько километров вниз мы разрезали кружевную пелену дождя, пока не добрались до очередного перевала.
Разлинованное асфальтное покрывало новой дороги ушло вбок, а вправо, поскальзываясь на влажном гравии и утопая в длинных плетях лиан и листьях папоротника, спускалось полотно старой дороги – Дороги Смерти. Узкая грунтовая полоска, связывающая боливийскую сельву с высокогорьем, спускается с высоты более чем в три с половиной километра до трёхсот метров над уровнем моря. За это время холодное Альтиплано стремительно сменяется тропическими джунглями Амазонии, а асфальтное полотно превращается в узкую полосу размытой водопадами грунтовой дороги с отвесным краем.
Горный перевал между Ла-Пасом и Коройко строили пленные парагвайцы в тридцатых годах, после кровопролитной войны за Чакскую провинцию, считавшуюся тогда нефтеносной. Эта война, развязанная двумя корпорациями, британской Shell Oil и американской Standart Oil, за контроль над будущими месторождениями, обескровила обе воюющие стороны. Парагвай на тот момент едва приходил в себя от страшной войны конца шестидесятых годов девятнадцатого века против тройственного союза Бразилии, Уругвая и Аргентины, устроивший настоящий геноцид против её народа, уничтожив восемьдесят процентов населения и аннексировав половину территории страны. Боливия же, находившаяся в зависимости от международных корпораций, пыталась обеспечить жизнь своему двухсполовинной миллионному населению, за ничтожные деньги работавшему на шахтах и плантациях, принадлежавших иностранному капиталу. Результатом конфликта между Парагваем и Боливией стали десятки тысяч убитых и опустошённые бюджеты обоих стран, корпорации расплатились за все лишь потенциальными убытками от недополученных прибылей. Больших запасов нефти в Чакском регионе так и не было обнаружено.
На Plaza del Obelisco в Ла-Пасе стоит памятник «неизвестному солдату» Чакской войны, но в этом человеке нет ничего героического. Он лежит ничком на кургане с отброшенной в сторону винтовкой, как лежали тысячи его соотечественников в пустынной местности на границе с Парагваем. Работая одними кирками, пленные парагвайцы прокладывали метр за метром дорогу на совершенно отвесных склонах, зачастую трамбуя своими костями постоянно размываемую горными ручьями породу, расплачиваясь потом и кровью за амбиции двух правительств, не сумевших договориться о прохождении линии границы мирным путём.
Колеса вырывают мелкие камни из неустойчивого покрытия, забрасывая грязью следующих за мной велосипедистов. Мне же самому достаётся не меньше от тех, кто впереди. Крупные брызги глины смешиваются с непрекращающимся дождём, потоки воды текут по лицу, шее и проникают под пропитанную потом одежду. Ноги давно разъело от сырости, и ступни ноют от усталости. Руль жутко вибрирует в руках, пытаясь сбросить меня, как необъезженная лошадь седока. Предельная концентрация заставляет просчитывать любые ситуации, сотни возможностей и опасных моментов. Все на пределе. Мы останавливаемся через каждые двадцать-двадцать пять минут на непродолжительный отдых и после двигаемся дальше. Горные ручьи узкими мощными струями обрушиваются на дорогу, протачивая себе путь вниз. Известняк и осколки габбро слой за слоем вымываются, падая вместе с водопадами с трёхсотметровой высоты. Несмотря на узкий проезд, где зачастую невозможно разъехаться и двум автомобилям, ближе к скале проточен жёлоб, чтобы хотя бы часть воды уходила по нему, щадя дорожное полотно. Но зачастую он завален крошевом породы разрушающейся скалы, отчего широкие протоки воды, словно мелкие реки с бродом, покрывают большое количество дороги.
До строительства новой асфальтированной трассы с подпорными стенками, мостами и тоннелями нитка грунтовой дороги на краю ущелья была загружена транспортом в обоих направлениях. Автобусы, легковые автомобили и грузовики пытались протиснуться в узком коридоре, буквально парящем над пропастью. Разъехаться на дороге шириной в пять метров практически невозможно, особенно при условии, что один из её краёв практически всегда размывался водой и осыпался в ущелье. Несмотря на общепринятое правостороннее движение, для того чтобы два автомобиля смогли миновать узкое горлышко, пропускающий вставал у края, а проезжающий притирался вплотную к скале. Преимущество имел тот, кто шёл на подъем. Ежемесячно автомобили срывались вниз, унося с собой жизни многих людей, статистика не находила места для раненых, ведь выжить при падении с трети километровой высоты мог разве только герой комикса. Мало осталось семей в Коройко и его окрестностях, кто не потерял на этой трассе мать, брата, дочь или племянника. Теперь этой дорогой пользуются лишь редкие отчаянные автомобилисты и участники экстремальных велотуров.
Неприступные скалы, украшенные гирляндами густой тропической зелени, опираясь на туман, повисли широким поясом буквально в небесах. Тонкая канва бежевой дороги едва видимой полосой изгибалась в паутине воздуха. Свежие побеги папоротника, свернувшись в спирали, кивали в такт музыке ветра. Длинные струи водопадов, ласкающие склоны, разбивались о тракт или падали мимо, создавая причудливые водные арки, смешивающиеся с сыростью тумана. Пейзажи из фильмов об инопланетной природе находились прямо перед моими глазами. Умопомрачительные петли закручивались вокруг пиков и хребтов, стараясь как можно ближе прислониться к поверхности гор.
На маленьких пятачках вдоль дороги или просто в нишах гор через каждые триста метров проглядывали старые покрытые ржой кресты – места падений транспорта. В просветах тумана можно было разглядеть в узком ущелье исковерканные каркасы автобусов и грузовиков, навсегда похороненных среди буйной растительности. Попадаются и новые кресты — иностранных туристов, рискнувших проехать по дороге на велосипедах, но не сумевших разойтись с встречными транспортными средствами или просто не справившихся с управлением. Смерть не признает героев, специалистов в своём деле, добрых людей или отъявленных негодяев и, невзирая на всю поэтичность, приписываемую ей людьми, забирает всех по-разному, но часто банально и несправедливо. Да и как можно говорить о честности, когда жизнь людей в расцвете сил обрывается, словно липовый листок под дуновением слабого ветра!
До конца, казалось бы, бесконечной дороги оставалось не более трёх километров, когда мой велосипед, подскочив на камне, свернул вбок, вылетев в водосточную канаву. Я перевернулся через руль, совершив кульбит, и упал на камни. Придя в себя, осмотрел тело, пощупал голову и ноги, и обнаружил, что безымянный палец на левой руке, вылетев из сустава, стал указывать вверх и в сторону, заняв совершенно противоестественное для себя положение. Через три часа меня доставили в больницу, сделали рентген, положили под капельницу и вправили вывихнутый палец. Мне повезло, что велосипед увёл меня вправо, а не к краю пропасти, где полторы сотни метров высоты врезались острым лезвием в ущелье. На память о Дороге Смерти я получил не до конца сгибаемый палец и яркие воспоминания об узкой полосе, парящей среди километровых отвесных скал, заросших густыми джунглями, столь опасной, сколь и притягательной своей головокружительной свободой и близостью к небесам.