Я жмурюсь, пытаясь хотя бы на секунду приостановить терабайты информации, одновременно формирующих во мне видеосигнал посредством нейронов мозга. Мои глаза пытаются записать тысячи оттенков цветов, так щедро даруемых природой. Сохранить их в памяти, усвоить, переработать, но, увы, в результате через несколько лет у меня останутся лишь смутные воспоминания, которые, безусловно, будет приятно извлекать из укромных уголков памяти, теша себя, что когда-то мне посчастливилось столько всего повидать. Странно, как человек относится к своим воспоминаниям, он представляет себе что-то, формирует образ, а ведь даже необязательно, чтобы с ним это происходило на самом деле. Сколько ложных, наводящих памятных моментов имеет человек, считая их своими переживаниями в прошлом. И он может до хрипоты спорить с подругой, что на ней было красное платье, а не фиолетовое, что коньяк имел вкус вишневых стружек, а не дуба, а обои в номере имели текстуру тканого ситца с мурашками складок, а не чопорного шелка в абстрактных разводах, при том, что на самом деле они жили в дешевом отеле со свежеокрашенными стенами, одеваясь по-домашнему, а кроме третьесортного бренди у них с собой больше ничего и не было.
Все наши воспоминания — лишь отражение в действительности происходивших событий, лишь налет на зеркале эмоций. Говорят, что человек, каждый раз возвращаясь к своему прошлому, перезаписывает его в зависимости от его настоящего состояния, впечатлений, настроения. Как же до неузнаваемости искажается наше восприятие прошедших дней, насколько мы меняем его для себя, в особенности события, особо потрясшие нас в жизни, когда мы снова и снова возвращаемся к ним! Мы меняемся под воздействием новых факторов, от накопления опыта, после развития череды событий. Наша жизнь движется, и мы трансформируемся вместе с ней. Как же сложно воспринимать действительность, возвращаясь на памятные места по прошествии многих лет, насколько по другому мы смотрим на всё с течением времени, и как часто нас разочаровывает увиденное! Такое вкусное в детстве парное молоко оказывается для нас недостаточно витаминизированным, шикарный зеленый луг, по которому доводилось бегать – слишком колюч, а озеро, где мы с удовольствием часами плавали с друзьями, прыгая с песчаного берега друг за другом, всего лишь заболоченной лужей. И каждый раз, пытаясь побывать в знакомых местах, в надежде испытать эмоции, столь сладкие в детстве или юности, приходится делать выбор между риском разочарования и надеждой повернуть хотя бы на мгновение всё вспять. Каким я буду вспоминать это место? Что будут для меня эти ослепительно голубые каскады Семук-Чампея через какое-то время? Не лучше ли думать, что все было прекрасно? Было, но не более того. Не стоит возвращаться к прошлому, ведь каждый день жизнь готова нам предоставлять все новые и новые сюрпризы. И как их воспринимать, решает лишь сам человек.
Малахит тропических лесов облизывал лощины и уступы горных кряжей. Асфальтовая дорога закончилась несколько десятков километров назад, и теперь узкая грунтовка извивалась серпантином, падая сквозь напряженную в изгибе лука высоту и натягивая до предела нервы. Обычно в сезон дождей этот путь превращается в селевой поток, сметающий всё на своем пути, но сейчас микроавтобус только цеплял редкие зазубрины бетона на особо резких поворотах и считал мелкие камни, крошкой покрывающие дорожную колею. Нам повезло, что в Кобане нас предварительно посадили на передние места, так как автобус в пути заполнился до отказа. Люди стояли со сгорбленной спиной, упершись в металлические стенки, обшитые велюром, пытаясь на поворотах не упасть на сидячих пассажиров. Когда калейдоскоп лепестков серпантина превратился в непереносимую карусель тряски и прыжков, а ощущения были такие, что все тело пропустили через гигантский миксер, стали попадаться первые дома, сиротливо пристроившиеся около буйной растительности джунглей, а вслед за этим минивэн наконец-то въехал в город. Одноэтажные деревянные постройки, крытые пальмовыми листьями и травой, больше напоминающие сараи, торчали с обеих сторон дороги. Фургон молотил колесами пыль, пока не добрался до другого конца Ланкина, где и высадил нас рядом с отелем.
Гостиница оказалась обширным комплексом, раскинувшимся на берегу быстрой реки. Бунгало разных форм и размеров разбрелись по чистому стриженому газону, где по краям тропинок сидели прекрасные цветы красных оттенков от нежно розового до темно-бордового. Наш домик находился в тридцати метрах от воды. Его массивные сваи впивались в землю, поднимая пол комнат, сколоченный из грубых досок, на пару метров над землей. Тонкие стены были обшиты тростниковыми или бамбуковыми стеблями, фанерная дверь едва спасала убежище от ветра. Площадь была разделена на две комнаты, занимаемые разными постояльцами, а под высокой скатной кровлей были устроены еще пара апартаментов, имеющих лишь вертикальную лестницу подъема и деревянную кровать, дверь отсутствовала и вовсе. Зато на узком общем балкончике находился замечательный гамак, на котором было прекрасно отдыхать по вечерам, когда крупные капли тропического дождя трассировали тьму и с шумом низвергались на землю.
Город оказался совсем небольшим, хотя и сильно вытянутым вдоль горного склона. Бедные домики, построенные в основном из дерева, заполонили все отвоеванное у леса пространство. Из них наиболее крупными были школа и муниципалитет. На центральной улице, огромной, жилой, пробивающей весь город, толпились мелкие продуктовые лавки, предлагающие на выбор скудный одинаковый запас продовольствия, но пестреющие крупными плакатами, приколотыми к серому истрескавшемуся дереву, с изображением «Pepsi». Я нигде не видел такого разнообразия тары для газировки, как в Гватемале: порядка дюжины видов бутылок различной формы и объема стояли в ряд, красуясь нарядными темно-синими эмблемами. Пыльные улицы беспрерывно подметались дворниками. Женщины в голубых жилетках дружно орудовали метлами, перемещая перед собой тележки для мусора, сваренные из половин двухсотлитровых бочек.
В отдаленные районы из Ланкина ходят небольшие грузовички с наваренным в кузове каркасом. Множество людей забивается в кузов, держась за металлические поручни, и автомобиль несется по извилистым грунтовкам, продирающимся сквозь сплошные заросли ветвей, корней и листвы. Я упираюсь в гладкие, отполированные тысячами рук, металлические направляющие и пытаюсь найти точку равновесия, машину водит из стороны в сторону, резко кидая нас на жесткий каркас, и качает словно неваляшку. Водитель, как ни в чем небывало, продолжает расслабленно крутить баранку, кивая в такт какой-то своей внутренней музыке. Машина в очередной раз поворачивает, и с обрыва открывается вид на широкую реку, мутной плетью вспоровшей нежное зелёное полотно. Внизу показался отельный комплекс, гармонично вписанный в пересечённый ландшафт, огромный массивный мост, а за ним — плантации какао-бобов с раскиданными среди них небольшими домиками. Окружающее пространство тонуло в безбрежной зелени, покрывшей невысокие горы до самого горизонта. Автомобиль начал спускаться к реке, и через четверть часа мы оказались рядом с бетонными якорями вантов моста. Прогнившие поперечные доски не способны были выдержать проезжающий по ним транспорт, и поверх старого настила в колею колёс были уложены продольные брусья. Грузовик тронулся через мост, а мы свернули вправо и вдоль реки отправились к входу в пещеры Кан-ба.
На станции нас встретило два гида, отдыхающих в тени навеса, и предложили подождать с полчаса до возвращения другой группы из гротов. Мы расположились на длинной лавке, сделанной из отёсанного бревна, и принялись разглядывать вновь прибывающих посетителей. К назначенному времени набралось не меньше пятнадцати человек, гид раздал парафиновые свечи, и мы пошли вдоль бурного ручья к входу в пещеры. Шершавые скалы раздвинули свои щеки, обнажая бездонную черноту. Гид зажёг свечи, и мы первые пошли внутрь.
Непривыкшие к темноте глаза отказывались различать какие-либо предметы, а слабый шар огня от горящей свечи, в темноте приобрётший радужные бензиновые разводы по краям, только усугублял положение. Под ногами по щиколотку стояла вода, а протянутая вперёд вторая рука то и дело натыкалась на склизкие рифлёные поверхности стен пещеры. Только когда к нам присоединились остальные, и пространство озарилось светом нескольких свечей, в темноте едва заметными линиями проступил контур зала. Мы вереницей тронулись в путь. Воды постепенно становилось больше, гиды изредка ставили на каменных уступах горящие стебли парафина, и они едва заметными маячками исчезали сзади нас, указывая, что мы все дальше и дальше удаляемся от входа. Поток начал доставать до груди, потом по горло, и вот ноги оторвались от поверхности, и мы с поднятыми над головой свечами гуськом поплыли вглубь тоннеля. В темноте раздавался лишь плеск от движения людей и шум от одиночных капель воды, падающих из под сводов на поверхность подземной реки. Вскоре едва различимый до этого гул стал усиливаться, пока, в конце концов, не превратился в явный звук низвергаемого с высоты потока – мы оказались рядом с подземным водопадом. Вверх на четыре метра тянулись две верёвки, и, предварительно затушив свечу, я стал карабкаться во мрак. Бурная вода норовила опрокинуть меня обратно, в темноте с трудом нащупывались уступы для упора, но после минутной борьбы, я оказался наверху. Там уже стоял парень, держащий в ладонях пятно тусклого света, и ожидал остальных, раздавая огонь от своей свечи. Огарок шипел и плевался паром, и крайне не хотел быть опаленным еще раз, но в прошествии мгновенья ему пришлось сдаться, и слабый, но суетливый и задорный огонек забегал по тонкой бечевке снова.
Скоро мы вновь преодолевали спуски и подъемы, пока не оказались возле узкого отверстия в скале, куда нырял поток подземной реки. Внизу была кромешная мгла, камни сжимали со всех сторон, а яростный напор воды увлекал в пучину, и была крайне сложно сконцентрировать внимание в себе, следя за каждым поворотом тела. Сердце прыжками доставало до горла и в панике пыталось выскочить обратно к теплившемуся вверху у обрыва свету. В какой-то момент, не найдя под ногами дальше опоры, я рухнул вниз, погрузившись в стремительный водоворот. На счастье высота была не значительной и, уцепившись за попавшийся уступ, я вскарабкался на поверхность. Еще в районе получаса нам понадобилось, чтобы достигнуть последнего высокого зала, где с трехметрового уступа в полной темноте можно было прыгнуть в небольшое скальное озеро. К этому времени многие свечи почти догорели, превратившись в короткие огарки, и часть из них легла в природных нишах догорать дотла. Все довольно кучно обступили водоем, и самые смелые по очереди стали брать приступом вершину для прыжка.
В свой черед я взобрался на уступ, цепляясь за многочисленные пазы в скале. Сверху озеро казалось маленьким, и мысль что во время прыжка можно в него не попасть, прочно засела в голове. Правый край мерцал десятком огней, вторая часть и свод пещеры тонул в кромешной тьме. Я отбросил мысли из своей головы и ступил с обрыва вниз. Через мгновение мое тело пронзило воду, изогнулось, и после секундного наслаждения пробегающими по коже потоками воды, я вынырнул на поверхность. Неподдельное очарование сумрака грота, движение темной массы воды, причудливые рельефы сводов и бледные, ранимые, но драгоценные огни света вызвали во мне настоящий восторг от приключения. Здесь таились древние ужасы неизвестности и мрака, заполоняющие человека еще с древних времен, здесь жили призраки прошлого от вековых тайн, здесь теплилось пламя будущих страхов и борьбы с ними. Вернувшись на поверхность, кроме нескольких ссадин, мы обнаружили множество следов от свечной копоти, которой были покрыты все стены пещер, и эти жирные черные пятна еще долго оставались напоминанием о будоражащем кровь путешествии в глубины полузатопленных гротов. Спустившись к реке, мы на покрышках сплавились порядка километра вниз по течению, отдыхая от накопившейся усталости и впечатлений, и только после этого отправились к границе национального парка.
По счастью вход на территорию оказался бесплатным, с чем связана была такая щедрость, мы так и не узнали, да и спрашивать природу благожелательности фортуны посчитали недостойным. Тропинки разбредались в стороны, и мы решили, что пока есть силы нам нужно попытаться покорить вершину, где расположена обзорная площадка. Тесаные каменные ступени побежали вверх, зарываясь среди плотной бурой листвы, покрывавшей землю и горные склоны. Кое-где металлические мостки вышагивали через обрывы, скрипя под ногами деревянным настилом. Тонкие стволы кордии и виролы тянули свои ветви вверх вдоль пузатых валунов. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь высокие кроны деревьев и густой подлесок. Дорога побежала сквозь исполинские утесы и в конец вывела к небольшой рампе, деревянным козырьком нависающей над пропастью. Сквозь щели между неровных досок мелькали вьюны, цепляющиеся за скалы, над площадкой нежным весенним дождем шелестела листва. Обрыв уходил к самой реке, топя свое подножие в изумрудной шерстяной вязи леса. Водяная лента плыла каскадами через залитое ярким светом ущелье. Река казалась то изумрудной, то лазоревой, то цвета аквамарин. Пороги, больше напоминающие коралловые атоллы, чем каменные образования, ступенями спускали поток на несколько десятков метров. Влажные испарения заполняли воздух тяжелым тропическим конденсатом, моментально оседающим в тени растений. Противоположный склон был густо оккупирован лесом, светящимся матово-белым светом от густых полуденных лучей. Вокруг раздавался несмолкаемый гомон птиц, своими громкими криками заполняющих плотные джунгли. И чтобы увидеть всё многообразие красок флоры поближе своими глазами, мы отправились вниз.
Каменные ступени становились положе и шире, сменившись у подножия на узкую тропинку среди ощерившегося шипами кустарника. Едва заметная нитка пути заскользила к берегу реки. Влажная прелая подложка листвы превратилась с окатанные валуны, среди которых сотни мелких ручейков устремились к большой воде. Булыжники стали буланой монолитной плитой, изъеденной вековыми потоками, словно головка швейцарского сыра. Река бурлила, перетекала из одних луж в другие, соскальзывала по пологим желобам небольших каскадов. Серебряные разводы блестели янтарными бусинами в переливах солнца. Но это спокойствие было мнимым: основной бушующий поток врывался с грохотом в подземное русло, торя путь через рыхлую известковую породу, и лишь незначительная часть его спускалась тихими каскадами по поверхности. По краям природных каменных чаш муаровым ободом вспороли воздух стебли густой травы.
Ступни ног касались теплой чистой воды, изнывая от подъемов и спусков сегодняшнего дня. Чуть ниже изъеденного оспой известняка расположился ряд природных озер с ярко-голубой водой. В них уже нежились туристы преклонного возраста, молодежь пыталась нырять с невысокого утеса в заводи поглубже, кто-то сидел на природных уступах, лишь опустив ноги в воду и греясь на солнце. Вода была абсолютно прозрачной и кишела косяками рыб разных размеров, иногда в поисках пропитания пощипывающих волоски и кожу на ногах туристов. Небольшие водопады гладили шероховатый камень, распространяя ареол свежести, редкие желтые листья плыли, кружась в танце, скользя по узким протокам. Тишина смыла запах суеты и напряженности, ласковые перезвоны ручьев нежили слух. Где-то внизу, дальше по течению, подземное русло вырывалось наружу, превращаясь в широкую полноводную реку, здесь же рядом с каскадами, как будто бесконечность обретала свою материальную оболочку, превращаясь в замкнутую систему с вселенским спокойствием и благодатью.
Я закрыл глаза, уносясь в водоворот мыслей и воспоминаний. Туманные образы прошлого сначала яркими картинами проплывали перед глазами, принося острую боль, как в первый раз, но затем таяли, таяли и терялись в прозрачных влажных локонах жидкого серебра и устремлялись прочь без остатка, смываемые свежей речной прохладой. Поток воды, словно кинопленка, снимал мою жизнь, собирая её в огромные катушки лент, и отправлял на полки архивов. Кадр за кадром исчезал в пучине, избавляя меня от мелочных ошибок, разочарований и утрат, я преображался в этом нежном свете, ртутными чешуйками плавающем в ленивых барашках воды. Всё было как всегда, но по-другому. Я просто посмотрел на всё с другого угла.
Пассажирских грузовиков долго не было, и мы сидели в жидкой тени корявого дерева, еле удерживающего ещё на своих ветвях оставшиеся мелкие одиночные листья. Кто-то в отдалении трещал ветками в роще какао. От речной свежести не осталось и следа, и тело снова пропитывало льняную рубашку потом. И вот когда глаза уже были готовы сомкнуться от разморившей жары, вверху на дороге за поворотом послышался лязг транспорта. Огромный неуклюжий грузовик с высокими деревянными бортами в три метра сползал вниз по склону. Часть деревянного кузова была покрыта брезентовым тентом почти до половины своей длины. На кабине и на затянутом пологом каркасе сидели люди, вцепившись в хребет кузова. Мы выбежали на дорогу, сигналя шоферу.
Машина остановилась и, договорившись с водителем о цене, мы полезли через борт внутрь грузовика. В кузове были раскиданы в беспорядке мешки с крупой, валялись заполненные хламом коробки и тюки грязной одежды. В большом эмалированном тазу стояло дырявое ведро, заполненное черной маслянистой жижей, над которым роилось плотное скопление мух, пачкающее сумрак внутреннего пространства низким гулом. В глубине, рядом со стенкой кабины сидела на тюках беззубая старуха, не проявляющая никакого любопытства к нам. Чуть ближе – полная девушка с мужем и двумя детьми: один из них чумазый мальчик, все время суетившийся на коленках отца, отчего его заляпанная, дырявая в нескольких местах маячка постоянно задиралась наверх, второй же был совсем еще грудной ребенок, которого девушке приходилось несколько раз кормить за нашу поездку. Отчего муж, несмотря на постоянно сползающего с коленей мальчика, прикрывал от людей свою жену серым от грязи полотенцем.
С левого края сидел на широкой корзине сутулый, уже не молодой мужчина с девочкой лет шести, но, не смотря на свой юный возраст, не проявляющей никакого любопытства к происходящему. Около торцевой стенки стояла девушка, вцепившись руками в узкие отверстия между досками, составляющими каркас кузова. Её ноги постоянно съезжали с покатого бока мешка, лежащего на дне, и ей приходилось время от времени подтягиваться, чтобы занять первоначальное положение. В жидких солнечных лучах, проникающих сквозь сантиметровые щели, видны были мириады частичек пыли золотыми крупицами кружащие в беспорядочном движении. На углу деревянной коробки, уперев ногу в металлическую продольную балку, скрепляющую кабину и заднюю стенку и по совместительству являющуюся каркасом для тента, а руками цепко ухватившись за шершавые облупившиеся от времени борта, сидел мужчина, лет сорока, ухмыляющийся чему-то и прищуривающийся на один глаз. Ближе к кабине на тенте сидела девушка с парнем, удобно расположившись на брезентовой подложке, за ними еще один молодой человек почти лежал в развалку, облокотившись на продольную направляющую – их мы заметили еще при подъезде грузовика.
Полина, перебравшись через борт, встала в правом углу кузова на нагромождение мешков с крупой, я же оседлал автомобиль сверху, уперевшись руками в каркас и расклинив ногами торцевую и боковую стенку грузовика. Автомашина тронулась, заскрежетал металл, стягивающий каркас в единое целое, высокие стенки закачались, словно бока идущего слона. Огромная туша подпрыгнула на продольных бревнах покрытия моста, перевалилась через реку, и с натягом начала медленно взбираться в гору. С высоты кузова открывался превосходный вид на гребни джунглей, устилающих хребты гор, но бешеная тряска не давала возможности расслабиться и требовала неимоверной концентрации и мышечного напряжения, чтобы при новом скачке или повороте не вылететь с четырех метров на обочину дороги или, того хуже, в пропасть. Низкие ветки без отдыха стегали кузов грузовика, и с каждым новой серией ударов все пятеро пассажиров крыши, включая меня, пригибались под их гнетом. Борта брыкались, пытаясь вырваться из крепких объятий, будто необъезженная лошадь, а люди под тентом так же безучастно продолжали смотреть в пустоту, привычные к такой дороге за далеко не первую сотню поездок. В высоте парили кречеты, высматривая добычу, и для них мы были всего лишь маленькой точкой, плывущей по бежевой тонкой бечеве в изумрудном океане кричащей листвы.