Непривычный холод сковал первые движения, добавив им резкий и рваный оттенок небрежности. Небосвод успел помрачнеть, спрятав яркие краски, щедро разлитые по городу, палантином сумерек. Стая собак не менее чем в пятнадцать особей с остервенением перекапывала огромную свалку, организованную на руинах старого одноэтажного кирпичного дома. Пройдя вдоль пустынной широкой улицы несколько сот метров и завидев такси, мы сторговались с водителем и отправились в центр города.
С Кецальтенанго нас связало две недели нашей жизни, в течение которых мы ежедневно, за исключением выходных, посещали школу испанского языка, уже второй раз за нашу поездку. Классы располагались в старом столетнем здании на центральной площади города. Оно не успело еще до конца потерять свое былое величие, но, вглядываясь в детали, можно было без сомнений понять, в каком плачевном состоянии находилось теперь. Длинный атриум, рассекающий здание на два крыла, пропускал вглубь тусклые клочья света, но грязные и не везде сохранившиеся стекла не давали возможности внутреннему пространству засиять, как прежде. Отсутствующие сегменты были закрыты асбестовыми листами или ламинированной фанерой, штукатурка внутренних стен была изъедена червоточинами и покрыта мелкой паутиной трещин. Вместо былых кафетерий и бутиков на нижнем этаже теперь располагались пивные бары, нагло выползшие своими стальными оградами в атриум, отчего в нём осталось лишь узкое пространство для прохода. Экспатриированная площадь была забита столиками с прикованными к ним цепями деревянными стульями, кое-где висели экраны, на которых любители футбола даже днем за кружечкой пива смотрели матчи, а вечерами вспышки светомузыки зазывали молодёжь в организованный здесь же ночной клуб. Темно-рыжая плитка покрытия была засалена и грязна, а там где и вовсе отсутствовала, образовавшиеся ниши заполнял цементный раствор.
Второй этаж был отдан в аренду небольшим конторам и практически все окна, выходящие во внутреннее пространство, были наглухо закрыты и заколочены. В одном из таких мест в самом дальнем углу и находилась наша школа испанского языка. Огромная трехмаршевая лестница, сделанная с королевским размахом, вела на второй этаж. Множество помещений с высокими пятиметровыми потолками рассыпались в стороны, в каждом из них стояло два или три стола для преподавания, и даже коридоры были заняты под аудитории. Деревянный пол был покрыт красной маркой мастикой, кое-где у основания потолка на стенах сохранилась лепнина. Маленькая комнатка, отделанная под кухню, была завалена посудой. В одном из первых залов стоял диван для вечерних просмотров фильмов, впрочем, в дневное время использующийся так же для преподавания. Рядом на столе стоял бойлер под кофе, имеющий привычку опустошаться в течение получаса после своего вскипания, и емкость под горячую воду для чая, которая практически всегда оставалась в распоряжении учащихся до самого конца занятий. Стылые помещения не успевали прогреться за день, да и на улице температура редко переваливала за пятнадцать градусов, при этом отопление, как и во всей стране, в Кецальтенанго никогда предусмотрено не было. Лишь редкие дома использовали маленькие печки, и то только в крайних случаях особых холодных дней. Люди кутались в кофты, надевали теплые носки и даже шапки, но чахлый воздух все равно заползал под одежду, заставляя ёжиться учеников.
На главной площади по вечерам в огромной каменной беседке собиралась молодёжь, то и дело заглядывая в Pasaje Enriquez за очередной кружечкой пива. Улицы расползались в разные стороны, уходя в далекие пригороды и лишь с одной стороны упираясь в большой холм El Baul, на вершине которого на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков собирались любители спиритических сеансов. Сейчас на нем расположен парк с небольшими беседками, которые в выходные дни жители города с удовольствием занимают для проведения пикников среди гигантских хвойных деревьев.
Тощие скелеты серых домов тесными рядами наступали на края дороги. Трех- и четырехэтажные каркасы, словно измученные рахитом, тянули тонкие спичечные колонны вверх, иногда торча огрызками арматур над крышей для возможного строительства еще одного этажа. Грубые изжеванные пенобетонные блоки толщиной в ладонь морщились прожилками раствора. Лишь фасадная часть зданий была оштукатурена, а кое-где еще и украшена незамысловатым декором, остальные же стены серыми гранями высились над соседями, создавая ощущение бесконечной незаконченной стройки. В России каждый хозяин старается украсить свое жильё, придать ему опрятный вид, будь то наружная отделка или интерьер, при этом не разделяя на первостепенные и на не значительные его части. Для русского единый образ своего дома, его гармония и завершение процесса строительства зачастую являются неотъемлемой частью удовлетворения жизнью. И нет ничего более прискорбного, чем вечный ремонт, подавляющий положительный настрой и отбирающий энергию человека.
В домах Латинской Америки все по-другому. Они будто постоянно находятся в процессе, и не важно «чего». Это может быть надстройка этажа, устройство дополнительного крыла вглубь заднего дворика, переделка планировки или внутренняя отделка. Семьи живут в постоянном ощущении строительства, появляются дети, они обзаводятся семьями и нужно возводить, расширять, доделывать. Да, безусловно, они все привычны к такой жизни с рождения, и это является всего лишь очередной чертой их быта, но тем сложнее мне найти в этом красоту и увидеть единую картину городского облика. Что может больше опровергать пословицу «мой дом – моя крепость», чем зияющие дыры в перекрытиях и грубые стены в гирляндах недоделанных бойниц?
На грязных улицах пригородов снуют толпы людей, то ли спеша в поля на работу, то ли праздно шатаясь по городу. Их походка и манера движения одновременно быстра и вальяжна и тяжело понять, куда небольшие группы в четыре-пять человек держат свой путь поздним утром выходного дня. Равнодушные взгляды центральных районов Кецальтенанго здесь сменяются на любопытные, а иногда и на холодно-пренебрежительные. Люди часто оборачиваются, будто ожидая от нас подвоха, а может, и просто пытаясь лучше разглядеть ускользающие детали. Пыльные асфальтовые и бетонные участки дорог сменяются широкими колеями грунтовки, грязно-белые и серые гребни городской застройки – одиночными башнями в окружении зеленых огородов, а вскоре и вовсе превращаются в поля, засаженные овощами и иссеченные ирригационными каналами. Насколько хватает взгляда, широкая долина, опирающаяся на спины тесаных холмов и залитая жестким слепящим солнцем, покрыта мелким ершиком аккуратных борозд, будто с неимоверной заботой расчесанных гигантским гребешком сердобольного великана. Пригороды Кецальтенанго считаются одним из главных сельскохозяйственных районов Гватемалы, здесь выращивается почти половина таких овощных культур страны, как морковь, лук и редис, а свежие овощи каждое утро появляются не только в близлежащих административных центрах, но и отправляются в столицу.
Мы шагаем по пыльным наезженным колеям, отделенным от овощных полей земляными валами величиной в метр-полтора, заросшими мелкой кудрявой травой. На дороге стоят пикапы с уже упакованными в толстый полиэтилен только что собранными корнеплодами редиса и охапками лука. Возле тощего деревянного мостика разложены снопами еще не убранные охапки урожая. В заиленных каналах, насколько хватает глаз, стоят фермеры с плоскими широкими лопатами и энергичными сильными взмахами инструмента разбрызгивают воду на близлежащие ряды зеленых побегов, иные с огромными емкостями вместо ранца заходят в отдаленные участки полей и там распыляют живительную влагу на растения. То и дело веера брызг, отражаясь в лучах испепеляющего солнца, алмазными горстями в сотни каратов сыплются в малахитовые гущи листьев, питая ненасытную почву прохладной водой.
В протоке ручья, распластанного в бетонном пологом жёлобе, от старости покрывшегося волдырями гравия, трое рабочих моют от грязи морковь. Они вываливают сетки корнеплодов в бегущую воду, смывающую темную почву со ярко-оранжевой кожуры, после прополаскивают её несколько раз руками и затем сваливают в кучу уже сохнущих на берегу собратьев. На полях трудятся целыми семействами: кто-то выкапывает урожай, кто-то сидит вдоль обочин с корзинами, обрабатывая собранное, кто-то упаковывает и складывает товар в грузовички или багажники легковых автомобилей. Мы шли вперед, а поля не кончались, уводя нас все дальше и дальше в белую дымку, прячущуюся в ослепительных лучах бьющего солнца.
Лишь только через несколько дней нам удалось увидеть, что простирается дальше этой долины – мы вместе с несколькими ребятами из нашей школы отправились к горячим горным источникам Fuentes Georginas, находящимся в нескольких десятках километров от города. Дорога плыла через уже знакомые нам пригороды, застеленные ровными рядами посадок овощей. Казалось бы, бесконечно длинная долина с течением часа начала забирать вверх, петлять среди двух горных кряжей, заросших джунглями, сплетенными лианами в единую глухую стену. Поля все также окружали дорогу, но больше не стелились по поверхности земли, а крепко цеплялись за склоны, прижимаясь друг к другу. Далекие детали начали тонуть в горных облаках, которые с подъемом дороги опускались всё ниже, пока в конец не скрыли даже близкие предметы, оставив только их очертания. Из белой мглы выныривали тросы, прокинутые с одного склона на другой, на которых с помощью хомутов, словно гирлянды были подвешены трубы водоснабжения, другая часть ирригационных веток тонкими змеями извивалась у подножия дороги, едва не срываясь в пропасть. Долина становилась всё уже, а откосы всё круче, пока отвесные стены совсем не вытеснили возделываемые поля с горных склонов. Асфальтовая полоса съежилась до предельных размеров, постоянно опираясь на искусственные подпорные стенки, препятствующие образованию оползней, и через некоторое время уперлась в небольшую площадку, возвещающую об окончании дороги.
Туман усилился, съедая фокус предметов, и только плавные неявные пятна силуэтов зданий и тонкий грунтовый шнурок тропинки призывал верить, что эти места обитаемы и обжиты. Со скальных гребней свисали гигантские листья бегонии с кроваво-красными прожилками и пушистыми стеблями, по краю тропинки росли высокие коалы. Воздух наполнился еще большей влажностью, казалось, что взбудораженные микроскопические капельки воды кружат в легких, вальсируя в танце. И через несколько минут я увидел причину таких изменений: с площади в несколько сот метров, покрытых горячей термальной водой, струящейся из расщелин скалы, поднимались клубы пара, исчезающие в окружающих облаках так, что и граница между ними была лишь одной условностью. Из большого и самого горячего бассейна, с температурой более сорока градусов, вода посредством перелива стекала во второй поменьше, где в блаженстве и неге сидело больше всего народу. В последнем и самом мелком не было никого, и оттуда термальный поток срывался вниз, мчась по извилистому протоку, усыпанному камнями, исчезая в тумане.
На самой границе видимости, могучим торсом облокотившись на осыпь, легла обзорная площадка со сломанными опорами, перевернутая от недавнего оползня. К основному бассейну вплотную прилегало кафе, уютно опершееся на нависающие скалы, с другой стороны встали стражами массивные стены душевых и раздевалок. В горячем бассейне едва набирался квартет посетителей, и то быстро сменявшийся на других любопытных, так как температура воды была столь горяча, что любое перемещение в ней приносило нестерпимую боль, и можно было лишь стоять без движения, окруженным прослойкой воды у самой кожи, обезопасившей её от неминуемого ожога. Даже входить в эту воду приходилось посредством множества низких ступенек, с длительными периодами адаптации после каждого шага. Мое любопытство было быстро удовлетворено, и я постарался поскорее сменить это бассейн на более комфортный для своего тела. Несмотря на то, что горячие источники пользуются большой популярностью у жителей Кецальтенанго, в комплексе были практически только одни иностранцы. Их белая нежная кожа, зачастую покрытая веснушками, странно контрастировала с редкими торсами смуглых гватемальцев, создавая ощущение какой-то потерянности и беззащитности европейцев перед силами природы.
Я опустился в теплую воду, в блаженстве прикрыв глаза, мягкие, но проворные потоки тепла устремились по конечностям в тело, прогревая каждую клеточку организма и выгоняя изнутри мрачную мартовскую стужу. Пар объемными ватными клубами поднимался вверх, исчезая среди тумана, уже сереющего в вечерних сумерках, пятна блеклого лимонного света фонарей плоскими блюдцами легли на белую мглу. День угасал, но чувство покоя только стремительнее охватывало меня, и я верил, верил в эту минуту во всё и особенно — в ещё не наступившее завтра.
Очередной выходной день навалился на нас еще до наступления рассвета. Мы позавтракали на скорую руку и дожидались, пока возле нашего дома не появится проводник. Сигнал автомобиля разбудил тишину и вместе с ней в унисон залились хриплым лаем собаки во дворе. Лязгнула входная дверь, и мы просочились на улицу, еще полную ночной свежести и таинственных звуков. Тени домов запрыгали под натиском света фар машины, и жёлтый электрический свет начал гладить бока зданий. Дома стремительно помчались прочь, дергая из стороны в сторону каменные улицы, неожиданно стены потонули в бездне темноты, и автомобиль вылетел на грунтовую трассу. Минивэн замолотил колёсами, выплёвывая пыльный щебень из-под металлического брюха, и стрелой кинулся в сторону надвигающегося рассвета. Синяя кромка едва теплилась на горизонте, изгибаясь волнами от одиночных горных пиков. Мы ехали к подножию вулкана Санта-Мария.
Заскрежетали тормоза, кидая нас в инерции на передние сиденья, автомобиль остановился на обочине дороги, щурясь в темноту, и проводник знаком пригласил на выход. Еще едва можно было различить очертания деревьев, а мы уже начали подъем к вершине. Тропинка тянулась среди больших валунов, перепрыгивая через нагромождение камней, ноги поднимали вихри пыли, проникающие мелкой взвесью в меха лёгких, детали лесного массива едва проступали в темноте. Но с каждой минутой становилось всё светлее и светлее, изжёванная кромка тропинки превратилась в поросшую травой обочину, острые гигантские иглы, торчащие из земли – в стебли засохшего маиса. Дорожка все круче забирала вверх, скользя теперь зигзагами вместо первоначальной плавной волны. В предрассветных сумерках послышались голоса, и в скором времени мы обогнали группу людей, человек в десять, идущих вверх с охапками цветов. Обменявшись приветствиями, мы снова разделились и через несколько минут опять остались одни, наедине со своим тяжелым шумным дыханием.
Буквально несколько недель назад на этом склоне были ограблены туристы, которых местные бандиты избавили от всех тех дорогих вещей, что составляют в основном стандартный комплект путешественника. Теперь тропу патрулирует полиция. Но в реальности мы встретили на всем пути лишь двух блюстителей порядка, и то лишь на обратной дороге практически у самого подножия вулкана. Они сидели на промежуточной площадке в тени и мирно беседовали между собой. В то время как наибольший риск существует именно в ранние предрассветные часы, когда путник не видит далее чем на пару метров, уже порядочно утомлен подъемом и застигнутый врасплох не способен оказывать серьезное сопротивление. Но, как это часто бывает, главное предпринять меры, а остальное не важно.
Пейзажи склонов то и дело менялись: обрабатываемые поля обратились в сплетение джунглей, те позже поредели и уступили место густому кустарнику, он перешел в мертвый лес, который в свою очередь превратился в копья громадных сосен. Солнце уже безраздельно властвовало на небе. Паутина дорог и далекие пригороды Кецальтенанго лежали внизу, как на ладони. По горной тропе шли вереницы индейцев, неся с собой корзины цветов: белых, желтых, красных. Первоначально я посчитал, что первая встреча с майя была лишь случайностью, но сталкиваясь с ними вновь и вновь, я понял, что столько людей может идти лишь с какой-то общей целью. Неутомимые коренастые фигуры без отдыха вышагивали вверх по склону. Они шли медленно, но упорно, почти не останавливаясь на отдых, невзирая на корни деревьев, осыпи, поваленные стволы и огромные камни, и только улыбались нам, запыхавшимся, мокрым и пытающимся хоть как-то восстановить своё дыхание, и говорили «?Vamos! Poco a poco». Вершина Санта Марии стала почти досягаема, мы поравнялись с кучевыми облаками, похожими на сотни шаров ванильного мороженого, последние статные сосны уступили место высокой золотой траве, обхватившей громадные глыбы камней, покрытых сизыми пятнами лишайника. И вот макушка потухшего вулкана нырнула вниз и перед нами разверзлись просторы на сотни километров вокруг. Поля терзали бахрому лесов, переливаясь зеленью и вердепешевыми тонами, но расстояния были столь значительными, что детали терялись, потонув в сильных уверенных мазках живописца, покрывавших полотно до самого горизонта.
На вершине уже собралось не менее полусотни человек: здесь были семьи, дети, старики и старухи, вокруг на каменных алтарях покоились кипы цветов, принесенных майя с собой. Многие стенали, преклоняя колени, навзрыд срывающимся голосом произносили молитвы. Плач разносился в воздухе, и было не по себе, как будто неожиданно ты приобщился к чужому горю, но не смог до конца разделить их печаль. Этот дискомфорт проник глубоко внутрь, заполнил каждую щёлочку в душе. И пусть такой ритуал лишь призван показать искренность обращений к богу, и чем громче плач, тем сильнее жажда быть услышанным, ты словно ворвался в чью-то сакральную сторону личной жизни, куда тебя не звали. Мы решили больше не мешать процессии и двинулись чуть вглубь, откуда лучше всего было наблюдать за извержением соседнего вулкана Сантьягито.
У подножия горы среди бескрайней зелени, прорвав лесные гущи, вспучилась земля. Серые груды камней с высоты смотрелись горстями пепла, из центра которого с промежутками примерно в четверть часа вырывалось гигантское облако вулканической массы, оно росло, словно гриб ядерного взрыва, и уносилось в сторону ветром, рассеиваясь среди низких кучевых облаков. Сантьягито — один из самых молодых вулканов Центральной Америки и самый часто извергающийся. Он привлекает к себе множество зрителей, усаживающихся группами на крутых склонах и с восхищением наблюдающих за выбросом снопов пепла из горных недр. У вулкана нет четкого открытого кратера, и иногда его затишья становятся роковыми для исследователей. В начале двадцать первого века группа известных в Кецальтенанго людей, совершила подъем на его склон, но не дождавшись извержения решила подобраться ближе к вершине, следующий сильнейший толчок испепелил всю группу, не пощадив ни одного участника экспедиции. Извержение 1929 года привело к смерти более 2 500 человек. Но и сейчас смелые любители острых ощущений поднимаются на соседние молодые хребты недалеко от самой активной части вулкана, рискуя оказаться в зоне поражения каменного дождя или удушливых сероводородных газов.
Всю дорогу к вершине горы за нами бежала дворняжка, то немного обгоняя, то отставая на пару сотен метров. Она с любопытством скакала по камням, стараясь принюхиваться к попадающимся на пути участникам процессии, на сложных участках, как и мы, тяжело дышала, высунув язык, но до вершины добралась с явным энтузиазмом. И не зря. Все остатки от обеда туристов, которых оказалось предостаточно, перепали ей. Наверняка, свое паломничество на гору «достатка и радости» она совершает с завидным постоянством. Мы же, пообедав и отдав часть нашего хлеба и ветчины собаке, отправились в обратный путь. Облака цеплялись за вершины сосен, окутывая их в белоснежные мантии, легкий ветер играл стеблями травы, и где-то вдалеке у самого горизонта мозаика домов складывалась в причудливую картину второго по значимости города Гватемалы – Кецальтенанго.
В одной из утренних прогулок по центру города мы совершенно неожиданно натолкнулись на религиозную процессию, которая продолжалась до самой темноты. Из Iglesia san Nicolas выходили стройные колонны людей в разнообразных одеяниях, играла скорбная торжественная музыка. Они делали большой круг через центр города не менее десятка километров, начиная от главного собора и заканчивая здесь же. По узким улицам, прижавшись к стенам и заполняя соседние кварталы, паства ждала процессии, иногда стоя часами. Колонны шли медленно, часто останавливаясь и восстанавливая строй. Перед первыми рядами на мостовой были составлены цветочные ковры с символикой и образами, но как и тибетские мандалы, разрушаемые в урочный час, так и они затаптывались сотнями пар ног участников шествия, в очередной раз подтверждая известную истину – ничто не вечно.
Одними из первых шли облаченные в костюмы римских легионеров люди, после которых следовали барабанщики и горнисты. Вереница семинаристов с религиозными знаменами длинной цепью тянулась за ними. Здесь было представлено множество церквей, монастырей и храмов. Бархатные стяги фиолетовых и черных цветов отливали золотыми и серебряными буквами, их тонкие кисточки едва колыхались во время ходьбы и совсем замирали на остановках. Священники в черных рясах с четками и карманными библиями в руках медленно следовали друг за другом, они иногда перебрасывались парой слов, но в основном старались соответствовать моменту, поддерживая напускную серьезность и непроницаемость на лицах. Молодые же малых чинов не сдерживали эмоций и при любом удобном случае шептались между собой, улыбались, а иногда и посмеивались воткрытую.
Шеренги тянулись на несколько километров, включая тысячи людей. То тут, то там попадались дети семи-восьми лет с зажжёнными кадилами в красно-серебристых одеяниях священнослужителей, помогающих епископам. Индейские женщины, коренастыми фигурами, пестрыми нарядами и длинными седыми волосами, забранными в две большие косы сзади, сильно контрастировали с церковниками. Они шли цепочками параллельно священнослужителям, часто опустив голову и думая о своем. Кульминацией процессии был огромный пьедестал со статуей Христа на вершине. Это массивное деревянное изваяние поддерживали тридцать шесть человек, они несли его, раскачивая из стороны в сторону, чтобы сохранить ритм движения и равновесие, а специальная персона впереди управляла синхронным движением этой махины на поворотах. Люди сменялись через каждые пятнадцать-двадцать минут, и иногда эта ноша в несколько тонн оказывалась на плечах одних майянских женщин. Они с самоотдачей вплотную друг другу шли с платформой на спинах, ступая мелкими шажками по неровным булыжникам улиц. А с наступлением темноты сотни электрических свечей зажглись на деревянном пьедестале, окрасив статую в теплые желтые тона.
Замыкал шествие огромный оркестр не менее чем в сотню участников. Здесь были духовые и ударные десятков видов: флейты, трубы, гобои, тромбоны, тарелки и барабаны. Музыканты в строгих костюмах, девушки темных кофтах передвигались шеренгами по пять человек. В самом конце оркестра двигалась большая тележка с чаном, в котором тлел ладан, распространяя запах благовония по улице и окружающим её кварталам. Как только процессия покидала очередной перекресток, люди начинали постепенно исчезать с улицы, оставляя её всепоглощающей ночи, пока она не осталась совершенно пустой. Уже где-то вдалеке играл удаляющийся оркестр, огни и силуэты знамен мелькали в узком коридоре домов, легкие ноты запаха смоляного дыма ещё гуляли в воздухе. Восемь часов изнуряющего пути во славу Господа заканчивались, но лишь, чтобы стать преддверием празднеств, которые состоятся в пасхальную неделю.
Кецальтенанго нельзя причислить к уникальным городам, но зачастую особенности его жизни сильно удивляют, а иногда и ставят в тупик. Здесь на ступеньках здания театра поэты пишут стихи за еду, а на центральных улицах мужчины мочатся у стен домов, и это считается нормальным, здесь продается за бесценок шоколад ручной работы в толстых кругляшках, а в барах есть единственное в Гватемале разливное национальное пиво, здесь прекрасная выпечка в еврейских кондитерских и нет дорогих ресторанов. Здесь горный климат требует от людей суровых решений и не приемлет мягких законов, а тропики заканчиваются далеко на подъездах к региону, здесь представительницы слабого пола восьмого марта не получают в подарок цветы, а идут на демонстрации в поддержку прав женщин, которые для нас европейских людей уже являются чем-то само собой разумеющимся. Кецальтенанго отринул плавность и размеренность остальной части Гватемалы, он немного угловат, слегка нахмурен и, может, чересчур серьёзен, но это не из-за того, что он груб или жесток, а только потому, что предельно собран, и я уверен, в нем бьётся такое же горячее сердце, лишь укутанное от стылого воздуха Кордильер тёплыми яркими накидками индейцев майя, в узорах которых целые миры сплетаются в одну вселенную, ставшую нам всем домом.