Глава 9.2. Ометепе. На острие земли

Шумный вокзал. Большой навес на тонких, как лапки комара, опорах. Ряды пластиковых унылых сидений, заполненных вещами и людьми. Маленькая будка в крошеве штукатурки, но кассира не отыскать – билеты покупаются в автобусах. Ривас.

Нас в момент окружают таксисты, пытаясь схватить вещи и помочь донести их к себе в машину. Гадать не нужно — все туристы, так или иначе оказавшиеся в этом городке, едут до Сан-Хорхе, где находится пристань, откуда паромы отправляются к острову Ометепе. Здесь, как и в Азии, окружающие тебя продавцы стараются создать ажиотаж, чтобы отбить возможность у жертв думать и анализировать. И в подавляющем большинстве случаев назначенная завышенная цена будет принята. Этот старый, как сам мир, способ до сих пор является одним из самых распространенных и действенных в попытке манипулировать людьми. Надо отдать должное, что продавцы, возможно, и не подозревая об этом, являются хорошими психологами. Они вгрызаются в человека, подавляя волю и желание, но тянут к тебе не зубы и даже не руки, а просто взгляд, разрезая на лоскуты твою уверенность в себе. И ты готов, как красноглазый кролик, нервно вбирающий в ноздри воздух, семеня лапками и прижимая в покорности уши, сам принести себя в жертву – и будь, что будет. Пытаемся отойти в сторону, успокоиться и проанализировать. И хотя до парома осталось мало времени, только заставив себя сконцентрироваться на подходящей нам цене, начинаем торговаться. Через несколько минут мы грузим свои вещи в багажник старого белого пежо и садимся в салон.

Водитель рвет с места и выезжает на большую дорогу. Подвеска нещадно гремит, отрабатывая канавы и рытвины покрытия, а подвязанный на веревку багажник то и дело открывает пасть, шамкая своими стертыми, ржавыми, беззубыми краями. Впереди возникает затор из большого количества транспорта. Наш проводник сворачивает на грунтовую обочину, и машина, яростно скрежеща, несется по неровной, словно сырный ломоть, поверхности, взъерошенной временем и мириадами орнаментов колесных протекторов, обгоняя даже брутальные пикапы с двадцатидвухдюймовой резиной, лоснящиеся от полироли и воска. Проходит пятнадцать минут, и мы оказываемся на набережной возле ограждения из оцинкованной сетки-рабицы, надутой неровными парусами, будто и не имеющей ячеистой структуры старой советской чугунной кровати. Расплачиваемся с водителем, после отдаем охраннику деньги, являющиеся туристическим налогом за въезд на остров, и бежим к пристани. Справа сзади остается городской пляж, заполненный людьми, спереди слева в искусственной бухте, созданной насыпью и заштампованными бетонными плитами, стоит паром. Практически все люди заняли свои места, легковые автомобили разместились по бокам широкого днища, три человека еще справляются с длинномером, груженным брусчаткой, задом заезжающим в зев парома. Проходим на вторую палубу, по-домашнему разодетую занавесками окон, а после поднимаемся на открытый верх. Длинномер занял свое место, между ним и мотоциклом жмутся друг к другу две лошади, раздувая жесткошерстные бока, хозяин подвязывает их к борту, чтобы ограничить перемещение. Для этой же цели люди стягивают кузов грузовика в трех местах, намертво раскрепляя его между металлическими стенками парома крепкими ткаными лентами из грубого материала и фиксируя стрепами. Поднимают торцевой пандус погрузки, и паром медленно начинает отходить от причала, теряя последнюю связь с шершавым бетонным основанием пристани. С правого борта неспешно работает советский автомобильный кран с прикрепленным к нему ковшом  драглайна. Четыре аутригера массивными стальными лапами вцепились в деревянный настил в попытке избежать опрокидывания стальной туши. Драглайн острыми когтями ныряет в черную бездну, извлекая из нее ил и суглинок, углубляя обмелевшее дно залива. Паром разворачивается, и перед нами в нескольких километрах впереди вырастает остров, белыми фонтанами водяного пара потроша бездонные блокитные небеса. Два пика – Консепсьон и Мадерас – вырастают из воды, соединяя свои подножия в восьмерку, окольцевавшую озеро. Консепьсьон – действующий вулкан высотой в 1610 метров, вершина которого постоянно зарыта в облаке испарений сероводорода, изрыгаемого его кратером. Мадерас – потухший вулкан высотой в 1394 метра, решивший сменить гнев милостью много столетий назад, и теперь его склоны сотканы бирюзой деревьев, а шапка кратера сверкает зеркалом природного озера. В последнее свое извержение «старший брат» соединил до этого раздельные острова в один общий, навсегда связав родственные узы каменными изгибами лавовых наплывов. Над их пиками постоянно скапливаются молочные тучи, будто вершины являются концентраторами энергий ветра и воды, готовые в любую секунду покарать людей, посмевших вонзить фундаменты своих строений в тело острова. И иногда вулканы выглядят как гигантские курильни, из которых уходят вверх струи белого дыма, то ли напоминая устрашающих размеров римские термы, то ли кузни Гермеса, готовящегося к новому захвату небосклона, а иногда похожи лишь на детские пирамидки, на которые невпопад слой за слоем нанизаны пласты облаков, будто наскучившая игра, забытая трехлетним великаном.

Через чуть более полчаса мы причаливает рядом с городком Мойогальпа. Вслед за всеми выходим на причал. Народ постепенно расползается по улочкам. Начинает стремительно темнеть. Сворачиваем налево и заходим в первый попавшийся отель. Номер оказывается более чем скромным: двуспальная кровать, вентилятор, сан. узел за кирпичной перегородкой в рост человека, пластиковая занавеска. Ничего лишнего. Но цена оказывается небольшой, и мы решаем остаться на две ночи. Едва успев бросить вещи, отправляемся искать гида для завтрашнего подъема на Консепсьон. Городок оказывается очень маленьким, практически все закрыто и нет ни одного туристического агентства. Решаем зайти в кафе и узнать любую информацию, которая помогла бы нам в поисках проводника. Мужчина звонит кому-то и говорит подождать. Через десять минут приходит парень и предлагает стать нашим проводником, при этом показывая свою ламинированную лицензию на оказание туристических услуг. Цена в сорок долларов с человека нам показалась неоправданно высокой, о чем мы, не стесняясь, заявили ему. Он, подумав, сказал, что если нам не принципиально, будет англоговорящий гид или нет, то он может поискать альтернативу. Услышав утвердительный ответ – ведь нам идти надо, а не болтать, он сделал еще пару звонков. Через пять минут мы стояли у небольшого частного отеля, где после непродолжительной беседы наш провожатый сказал, что гид есть, и обойдется это в два раза дешевле, чем вначале. Половину он взял задатком на «организационные процессы», из чего мы поняли, что это его заработок за «небольшой, но значимый» вклад, вторую половину он сказал отдать гиду после трека. В семь утра рейсовый автобус должен был доставить нас к подножию вулкана. С мыслью о завтрашнем дне мы отправились спать.

Уже было светло, но еще прохладно, так, что мелкие предательские «мурашки» острыми булавками суетились под кофтой, когда мы собрались нашей группой около отеля. Народу оказалось не мало, при том, что еще вчера вначале разговор шел только о нас, а позже к нам должны были примкнуть еще два человека. Математические тонкости подсчета причудливо трансформировались в иное измерение, и собралось в итоге нас двеннадцать человек. Медленно, вразброд мы тронулись к посадке на автобус. На остановке уже сидело несколько местных жителей, ожидавших транспорта, и наша группа незаметно рассыпалась среди бетонных уступов. Пришедший автобус оказался практически пустым, и, растянувшись на продавленных посадочных местах, покрытых облупившимся дерматином, мы тронулись в путь.

Дороги на всем острове полностью изготовлены из брусчатки, что легко объясняемо технологической простотой их устройства в сравнении с асфальтобетонными, так как доставить сырье на остров крайне проблематично. На одном из перегороженных участков бригада человек из двадцати в полную силу уже работала над дорожным полотном, ловко перекидывая небольшие плитки и укладывая их одна к другой в ровно отмеренных сегментах. Автобус постоял, пропуская встречное направление, а после сам рванул по обочине, вминая еще оставшуюся траву и цветы в дорожную пыль.

На обочине показался большой информационный стенд, и, будто только что заметив это, наш транспорт визгнул тормозами и остановился возле него. Вся группа во главе с гидом и его помощником покинула салон и тронулась вглубь леса. Впрочем, лес оказался всего лишь рядами деревьев сохранившихся по краям плантаций и пастбищ, между которыми проходила грунтовая дорога. По ней то и дело перемещались стада коров или упряжки буйволов, тянущих повозки с дровами. Незаметно пастбища пропали, а накатанная колея превратилась в тропинку, петляющую сквозь стволы деревьев. Через час тропинка стала круто забирать вверх, и жар, создаваемый телом, стал расточительно плескаться в стороны, пульсируя коконом потраченной энергии. Тропинка становилась все резвее и игривее, в то время как мы — все более уставшими и измученными, будто наши силы незримо перетекали к ней. Она прыгала сквозь корни деревьев, ныряла в заросли бананов, петляла вдоль обрывов, кашляла в нас пылью и трясла верхушки деревьев, посыпая сухой листвой. Каждый шаг становился все труднее, виски стучали азбукой Морзе, а пальцы рук превратились в резиновые кончики плетей, раздувшись от жары и нагрузок, большинство людей ушло вперед, а мы через каждые пятьдесят метров вставали на отдых, слушая, как в голове отбивает ритм внутренний метроном. Дыхание истерично билось широкими амплитудами, ни в какую не желая войти в ровный ритм. Оно рвалось, хрипело, остро било в бок и пенило легкие, будто поднимающееся дрожжевое тесто. Гид присматривал за нами. Казалось, его нисколько не смущает подъем, на нем не было испарины, он не пил жадно воду, в его дыхании не было одышки. Его ровный спокойный шаг втаптывал листву и пыль, будто пружиня, набираясь силой от самой земли в то время, как наша только стекала в пучину каменных осколков. Когда же мы узнали, что ему перевалил седьмой десяток лет, то от нашей бравады и ощущения совершаемого подвига и жертвы не осталось и следа.  В борьбе с самими собой: с дыханием, усталостью, жаждой, а главное — соблазном остановиться и все бросить, зарыться в шелестящий холст листьев, рвануть грудину, накачав её свежим чистым воздухом – прошло еще полтора часа. Тропические салюты зелени сменились блеклыми однородными массивами. Деревья в основном зарылись в землю, иссохнув до кустарников, кое-где теснимые кактусами, бутоном выбрасывающие двухметровые листья с шипами во все стороны, забирая соседнее пространство других видов, будто расторопные жители коммуналок. По пути мы обогнали часть нашей группы, сильно сдавшей в скорости и темпе. Воздух стал густеть, видимость снизилась до ста метров, а после сократилась еще вдвое. Промокшая насквозь футболка липла к телу, но холодный ветер теперь не приносил долгожданного облегчения от палящего солнца, которое и вовсе растворилось в сахарной пудре облаков, а наоборот, хрустальными тисками сжимал тело, пробираясь под кожу ледяной скорлупой.

Кустарник исчез, лишь травяной покров простирался под ногами, боязливо топорщась мелкой щеткой травинок, среди которой струилась вытоптанная полоса дорожки. Ветер усиливался с каждым разом, набирая все большую мощь. Нас срывало с места, казалось, расправь крылья, и можно будет парить в потоках воздуха, обволакивающих тело, будто подвязанным тысячами невидимых натянутых жгутов силы. В дымке облачности я подошел к краю скалы и расставил руки, отдаваясь потоку, кидаясь в него, будто в перламутровые пряди невидимого водопада. Как жаль… Как жаль, что мы летаем лишь во сне, да и то только когда растем. Мы сели под единственным сохранившимся здесь кустом, ветви которого нервно рвали потоки ветра и который хоть как-то сохранял нас от ненастья, чтобы немного отдохнуть и перекусить. Наш гид сообщил, что мы добрались до тысячной отметки, значит, осталось лишь чуть больше трети пути, в голове мелькнула мысль, что дойдем. Большинство людей поднимается только до этой обзорной площадки, а после спускаются вниз. Они сидят здесь, ждут, когда развеются облака и перед ними откроются огромные просторы острова с россыпями малахитов лесов, жемчуга деревень и гладь озера, искрящаяся брызгами шампанского в пульсирующем свете солнца. Я сидел и не видел ни зги. Как должно быть часто разочаровываются те, кто дошел, но так и не смог взглянуть вдаль!

Собравшись силами, тронулись в путь. Трое канадцев из нашей группы уже шли к вершине. Склон утратил травяной покров, превратившись в безжизненное каменное поле. Огромные валуны, россыпь камней поменьше, мелкое крошево – все было смешено в единую одновременно бурлящую и застывшую массу. Тропинка стала исчезать, превратившись лишь в направление. Слева, будто сколом пластины кремния, вниз плыл  десятиметровый обрыв. Справа склон был прорезан следами от потоков воды, мчащихся с горы во время дождя, оставляя пустое пространство, подобно выдернутым из тела скалы жил и кровеносных сосудов, и, кажется из-за этого они стали такими безжизненными, когда-то кипя неудержимой силой и энергией. Склон становился все круче, кидаясь на нас своей грудью, распирающей от внутреннего дыхания. Уже невозможно было подниматься на ногах. Они прекращали слушаться, подгибались, будто пытаясь согнуть тело в раболепном поклоне. Галька и куски вулканического туфа срывались из-под ног, увлекая за собой новые камни и устремляясь вниз. Дальше мы ползли на четвереньках, стараясь цепляться руками и подтягиваться на них, приводя в неистовство мускулы. Ноги от накопившейся усталости и молочной кислоты стали ватными и перестали отвечать на команды, отделяя себя от остального тела. Через каждые пять метров мы вставали на передышку, жадно фильтруя легкими молочное пространство, тираня грудь молекулами кислорода. Лишь нашему проводнику все было нипочем. Он шел, как в прогулке по обычному лесу, в резиновых сапогах и с небольшим рюкзачком. У нас заканчивался третий литр воды, когда он едва ли опустошил треть от пол-литровой бутылки. Его силе и выносливости нам оставалось только позавидовать. Да и что с нас взять, с равнинных жителей, привыкших к прогулкам в парках и по улицам городов, серому смогу и соловым облакам над головой.

На очередной стоянке, мы увидели спускающихся ребят, шедших впереди нас. Они блеклыми тенями появились из тумана, мажущими шагами скользя по нестабильной вулканической породе, и с каждым шагом все больше и больше материализуясь, пока не приняли привычный облик людей. Канадцы сказали, что так и не добрались до вершины из-за сильного ветра, сбивающего с ног, и повернули назад. Наш гид дал нам знать, что подниматься еще не менее половины того, что мы уже преодолели с тысячной отметки, а скоро начнет темнеть и нам нужно успеть на обратный автобус. Я был не преклонен и не собирался отступать, и с фразой «русские никогда не сдаются» полез вверх. Минуты тянулись медленно, камень за камнем, шаг за шагом мы приближались к вершине, проколовшей материю самого времени, вершине, которую мы даже не могли увидеть. В какой-то момент облака внизу расступились, и у подножия рваными лоскутами проступила зелень долин, подернутая молочной белизной тумана. Рельеф на нашем пути становился все причудливей, серые краски сменялись рыжими, среди безжизненных камней изредка проглядывали пучки красно-зеленой травы с мелкими белыми цветами. Рубцы оврагов становились все глубже и шире, полосуя тело горы бескровными шрамами. Я поднял свою голову вверх и не поверил своим глазам. На склоне рос иссиня фиолетовый цветок, вокруг его сжимала груда мертвой породы, но он смог найти себе путь, стрельнуть побегом нежной ткани. Этот крупный цветок, похожий на колокольчик или подснежник тихо трепетал под порывами ветра, будто с вызовом, сообщая, что он торжествует над смертью и тленом. Как могут люди не верить в чудеса, когда даже появление самой жизни в, казалось бв, совершенно не приспособленных для этого условиях, уже является  чем-то недоступным для нашего понимания, сакральным, святым?

Еще через полчаса мы были в Волчьей лощине, где можно было спрятаться от ветра и перевести дух. Ситуация усугублялась тем, что у нас не было понятия, сколько еще времени осталось до вершины, а объяснения гида были более чем пространные. Но пути обратно не было, надо было идти вперед. И снова боль в ногах, срывающийся ветер и запах сероводорода. Склон стал еще круче и опаснее. Но новые, неизвестно откуда взявшиеся силы, дали возможность дойти. Мы оказались на узком гребне, засыпанном мелким дисперсным туфом, нещадно забивающим обувь, слева крутой склон, срывающийся в бездну, справа скала, за которой был кратер вулкана. Ветер рвал так, что передвигались к кратеру мы ползком, сероводород жег ноздри, паровой конденсат оседал на одежде, но в яростных порывах воздуха моментально исчезал. Кратер полностью был поглощен  газовым облаком, белой мягкой шапкой накрывающим сверху вулкан, но над ним простиралось яркое бездонное лазоревое небо, будто только что вымытое непоседливой хозяйкой к приходу гостей. Всего лишь три цвета: серого камня, белых облаков и голубых небес – казались такими простыми и такими правильными. И в этой простоте была чарующая красота, нещадно жгущая мне душу. Как можно не понять тех, кто забросив все, уходит в горы, чтобы хотя бы там на время побыть наедине с собой? Кто мог все так гармонично связать между собой, если не сама природа?

Но газ вулкана все больше жег дыхание, сдирая до хрящей гортань, и более нельзя было быть на вершине, мы повернули к дому. Все знают, что спуск часто тяжелее подъема, но ощутить всю полноту тягот можно лишь, оказавшись в подобной ситуации. Мы ползли, срывались, вставали и спускались снова. Ноги будто решили жить собственной жизнью, перестали отзываться на нервные импульсы, слушаться команд. Колени и локти стали шарнирами, а мы — лишь куклами на тонкой леске в чьих-то бьющихся в конвульсиях руках. В какой-то момент тучи будто кинулись вверх снарядом пушечного выстрела из жерла горы, и перед нами вспыхнул воздух яркими цветами, запечатлевший на сетчатке глаз наш остров, озеро и полосу берега, исчерченную зубьями гор вдалеке, ветер утих, а солнце снова побежало теплом по венам утомленного тела. Взгляд замер на квадратиках полей, рассыпанных сегментами чудной головоломки. Они стелились по равнине и были поделены между собой полосками деревьев, будто швами из ажурных стежков, сшиваемые все в единую плащаницу. Неровная линия синей водной глади, теснимая зеленой амёбой растительности, струилась вдалеке, каменные склоны Консепсьона, режущие обзор просторов, подпирали с боков, а далеко внизу крошечная площадка-тысячник, на которой мы отдыхали несколько часов назад, боролась с малахитом склона. Я не мог поверить, что это безумно огромное расстояние, которое сейчас отделяло меня от нее, составляет всего лишь пятьсот метров. Я больше был бы склонен принять, что наш гид ошибается, и высота её пятьсот, а до меня ещё не менее тысячи. Нет, точно не глаза солгали мне. И ещё я вспомнил, что люди, которые добирались только до неё, сейчас уже наверняка на пути в город, хотя именно сейчас самое время наблюдать прекрасную панораму острова. Не знаю, какой резон обманывать туристов, заставляя идти на «тысячник» с раннего утра, если они приходят к обзорной площадке к десяти, а облака уходят выше, открывая обзор, не раньше часа дня. Но видимо, эта порочная традиция, устоявшаяся много лет назад, жива и по сей день, да и в будущем будет существовать, так как вряд ли кто-то возвращается сюда по второму кругу.

Наш путь вниз занял еще пару часов. И, дойдя до автобусной остановки, ноги, будто отданные кому-то в подчинение, были деревянные, тугие, непослушные, отказываясь гнуться в коленях так, что с трудом удалось упасть на груду камней у дороги. С начала нашего треккинга прошло девять часов. Но что это был за момент истинного счастья осознания проделанной работы, в которую бы невозможно было поверить, расскажи кто-нибудь заранее, что у тебя это получится. И, невзирая на попытки сломить дух, бросить все и повернуть обратно, внутреннее упрямство, ярость и злость на самого себя, несли к вершине шаг за шагом, рывок за рывком. На остановке мы встретили ребят, которым рассказали, что добрались до вершины, и, чтобы они совсем не расстраивались, не стали говорить, что они не дошли до неё совсем немного. У обочины притормозил местный фермерский пикап, мы, словно после трехлетней комы, с трудом вскарабкались в нагретый солнцем пыльный кузов, волоча непослушные ноги, и машина полетела в город. Ветер приятно обдувал лицо, а тело сладко ныло после тяжелой работы. В голове же звучала лишь одна фраза: «Русские никогда не сдаются».