Асфальтовое шоссе петляет через холмы, покрытые красноземной почвой, иногда откровенно превращающиеся в горы. Вся поверхность земли ощетинилась стволами кактусов в три-четыре человеческих роста. Нет ни спасительной тени, ни живительной воды. Теперь, конечно, просто рассуждать о невзгодах людей, селившихся на этой земле, сидя в комфортабельном кондиционируемом автобусе и попивая газировку из бутылки, покрывшейся капельками испарины. В автобусе, который со скоростью в сто километров в час мчит нас по хорошему асфальту в следующий город. Как по этим холмам передвигались двести или даже сто лет назад с груженными доверху осликами крестьяне, трудно себе и представить. С другой стороны эти земли очень похожи на кастильские плоскогорья, и испанцы, оказавшиеся здесь почти пятьсот лет назад, должны были почувствовать себя, как дома. То же палящее солнце, те же безлесные пространства и не до конца обжитые склоны и плодородные почвы. Нет необходимости ни прорубать мачете путь через заросли джунглей Юкатана, ни пробираться среди болот Флориды.
Уже в темноте мы выходим из здания вокзала и отправляемся искать хостел в городе. Предложений жилья не так много, и выбор для нас оказался не слишком большой. Только с пятого или шестого раза, оказавшись в очередном хостеле, мы принимаем условия хозяина и получаем свой долгожданный номер. Узкая лесенка ведет на второй этаж, где рядом с лестничной клеткой в центре находится столовая, хотя завтрака даже опционного в хостеле нет. С одной стороны кабинет хозяина с разложенной кипой чертежей фюзеляжей на столе, телевизором и компьютером, с другой стороны лестница, ведущая в жилые комнаты. Как оказалось позднее, кроме нас в отеле больше никто не жил. Владелец хостела, сколько мы не заходили в его кабинет, в основном занимался объемным моделированием на компьютере, и, судя по этому и общей обстановке помещения, мы решили, что он авиаконструктор. Вместе с ним проживала его семья, мы встречали их иногда за обеденным столом – и больше никого. Наш номер оказался совсем небольшим, крашеные стены, бетонный пол, двуспальная кровать и небольшой стеллаж – вот и вся роскошь внутреннего убранства. Не прошло и пятнадцати минут, как мы уже спали, подкошенные дневной усталостью.
Половина следующего дня была потрачена на поиски отеля с более умеренной ценой, но, несмотря на пару десятков вариантов (при дневном свете отелей оказалось намного больше), мы так и не смогли отыскать подходящий нам и остались на старом месте. Хоть Оахака и находится рядом с оживленной трассой, соединяющей центр Мексики с южными областями, но, кажется, что это нисколько не влияет на местный патриархальный уклад жизни. Индейцы раскладывают свою одежду и украшения для продажи, но, судя по тому, с каким любопытством они смотрят на европейцев, рынок предназначен не для приезжих. И действительно, все эти пестрые вещи, которые на наш взгляд покупаются в поездках, как красивые, но «одноразовые» (в России такие негде носить), здесь можно увидеть не столько на туристах, сколько на местных. Мужчины в плотных холщевых рубахах с лоскутными вставками, женщины с пестрыми полосатыми сумочками, некоторые девушки в цветастых юбках. На площади возле церкви какие-то музыканты исполняют задорную композицию, под которую окружившая их толпа слегка пританцовывает. Низкие домики разных размеров будто встают и приседают невпопад, заставляя крыши зданий постоянно находиться на разных уровнях по отношению друг к другу, будто танцуя нескладный гапак.
В поисках обеда заходим в безлюдное кафе буквально на три-четыре столика. Дама за стойкой предлагает нам меню и через несколько минут подходит принять у нас заказ. Видя наше сомнение в выборе блюд, она предлагает «оахакскую тарелку» на двоих, представляющую собой ассорти из местных деликатесов. Стоимость достаточно высока, но мы соглашаемся. Через несколько минут за стойкой на кухонных плитах слышится треск и шипение раскаленного масла и доносится аромат готовящейся еды. В ожидании обеда мы пьем ледяное «Indio». Хозяйка приносит нам огромную тетрадь, исписанную пожеланиями и комментариями на разных языках людей, оказавшихся по воле судьбы в этом кафе. Почти на каждой странице респонденты прикрепили монеты или банкноты своей родины, столько, что при желании, обменяв все на песо, хозяйка может сходить в дорогой ресторан вместе со своей семьей. Здесь есть записки от аргентинцев и испанцев, немцев и гватемальцев, австралийцев и японцев, и от наших сограждан тоже. Спустя полчаса перед нами появляется огромное блюдо, наполненное мясными деликатесами, колбасами и ветчиной, а кроме этого еще и жареными кузнечиками. К блюду прилагается пара стопок мескаля. Насытившись таким разнообразием местных кулинарных изысков, мы оставили комментарий в тетради и прикрепили в нее российские монетки и купюру с изображением Красноярска. Справившись с задачей и поблагодарив за еду, мы вышли на свежий воздух.
В одном из придорожных лотков берем пол-литровый стакан апельсинового свежевыжатого сока по цене бутылки газировки. Женщина достает из двадцатипятикилограммового мешка в сеточку апельсины, разрезает их на половинки и укладывает в ручной пресс. Кажется, что каждый апельсин отдает лишь несколько капель живительной прохлады, и на наш стакан уходит не менее трех килограмм апельсинов, что совсем несоизмеримо с ценой напитка. Идем по улице Франциско Хавьер Мина к зданию MayorDomo, где готовят шоколад. Это сеть магазинов, которая распространяет как сами какао бобы, так и продукты, приготовленные из них. При этом в магазине располагается несколько электрических размельчителей с червячным механизмом, наподобие гигантских мясорубок. Продавец засыпает какао бобы в приемный бункер, кладет туда несколько палочек ванили, миндаль и нажимает на пуск. После этого получившуюся смесь он отправляет на второй более мелкий помол, на этот раз смешивая с сахаром. Получившаяся рассыпчатая масса фасуется в пакеты и отдается покупателю. Шоколад при этом можно буквально есть ложками, но уже через несколько часов он затвердеет, превратившись в монолитную массу. Здесь же в небольшом кафе можно заказать холодный или горячий шоколад на основе молока или воды. Продавец греет молоко, кладет туда плитку шоколада и с помощью специальной деревянного пестика измельчает ее, добиваясь единой консистенции напитка. К шоколаду подают ароматную булочку и предлагают насладиться этим восхитительным напитком.
Я беру в руки чашку с горячим шоколадом, и тепло приятно расходится от рук по телу, словно от утреннего кофе в морозный день. Я представляю слякоть российских улиц, промозглую погоду с мелким непрекращающимся дождиком и постоянно висящими серыми тучами над головой. Покрытые тонкой утренней корочкой льда лужи, по которым то и дело бегут люди, опаздывая на работу или на встречу. Длинные серые пальто или черные куртки мелькают среди сбросивших листву темных стволов деревьев, кое-где под ногами листья, но они уже не ярких осенних расцветок, они тоже посерели, смешавшись с дорожной грязью. Все цвета поблекли, будто бояться казаться яркими, словно их осудят за неуместную жизнерадостность. Улицы стали тусклыми и серыми, хотя, казалось бы, куда уж больше. И люди, потерявшие себя, стали бесцветными и равнодушными ко всему, выполняя лишь привычные доведенные до автоматизма действия. Они стараются скрыться, исчезнуть, заснуть до весны. Я так бы хотел, чтобы у каждого из них в этот момент появилась в руках горячая кружка шоколада. Они могли бы сделать маленький глоток, закрыв глаза, вобрать ноздрями холодный воздух и тихо улыбнуться самим себе. И пусть это прибавило бы немного тепла в их душах. Горячий шоколад подходит к концу, я вздыхаю, последний раз смотрю на кружку, подарившую мне несколько мгновений радости, встаю, и мы возвращаемся в отель спать, чтобы завтра отправиться в один из интереснейших древних городов сапотеков – Монте Альбан.
Рано утром к назначенному часу подходим к автобусной стоянке. Транспорт приходит только через пятнадцать минут, и время ожидания мы коротаем с остальными в туристическом агентстве. Сильное желание спать буквально вскоре после посадки в автобус заставляет меня отключиться и, пропустив весь подъем по горному серпантину, я прихожу в себя только уже рядом со стоянкой археологической зоны. Следуя опыту Теотиуакана, пытаемся как можно быстрее оказаться внутри, чтобы успеть насладиться атмосферой древнего города без больших толп туристов. Без проблем покупаем билет на входе рядом с еще закрытым музеем. Осмотр экспонатов решаем оставить напоследок. Поднимаемся в гору метров сто – сто пятьдесят, огибаем первую пирамиду, и перед нами открывается потрясающий вид на громадную площадь древнего города. Ровное пространство окружают ряды храмов, террас и дворцов, завершаясь с одного торца большой лестницей ведущей на другую площадь, где располагается самая высокая не восстановленная пирамида. В центре комплекса располагается сооружение под названием «обсерватория» — единственное здание, не привязанное к сторонам света, по предположению ученых служившее для астрономических наблюдений.
Сам город расположен на вершине холма, которую древним строителям пришлось срезать и разровнять. Расцвет города пришелся на период между 500 годом до н. э. и 500 годом н. э. Со временем сапотеки попали под влияние миштеков, которые впоследствии использовали город в погребальных целях. Ко времени прихода сюда конкистадоров это мистическое место окончательно опустело.
Шероховатая поверхность древней кладки, коротко подстриженная трава, непропорциональные человеческому росту ступени, не восстановленные склоны, покрытые дерном – я пытаюсь ощутить всю силу этого экстраординарного места. Эти непреклонные каменные изваяния будто заснули на века, но в них живет каменное дыхание, готовое однажды покинуть свои утробы, когда храмы проснутся вновь. Литые формы пирамид будто встали на колена, ожидая приказа своего повелителя, но за долгое время молчания погрузились в раздумья. Но сон нисколько не мешает городу следить за тобой, он будто наблюдает, как ты ступаешь по тесаным плитам площадей, взбираешься по уступам, смотришь на почерневшие монолиты алтарей. Каждый твой шаг, каждый взгляд и каждая мысль не ускользает из внутреннего пространства города. Ты сам на время становишься его частью, обретая покой и примирение с самим собой. Посторонние мысли исчезают, и ты остаешься только здесь и сейчас.
Постепенно на парапетах и площади скапливается народ, от храма к храму перемещаются небольшие группы туристов, гиды взмахивают зонтиками или просто рукой, указывая на детали и особенности той или иной постройки, раздаются возгласы, хлопки в ладоши для проверки акустики и то и дело мелькают белые точки вспышек фотоаппаратов. Мы решаем прогуляться вокруг комплекса с противоположной стороны. Кое-где видны небольшие пальмовые навесы, призванные защитить последние сохранившиеся барельефы стен от солнца и дождя. Иногда попадаются не восстановленные стены и основания пирамид буквально в один-два блока высотой. Справа на крутом склоне кустарник и высокая трава, скрывающие крутизну склона, слева заросшие склоны храмов. Еле заметная тропинка сливается с двумя колеями дороги. Поднимаемся чуть вверх до едва заметных оснований каменных зданий. С холма открывается вид на город в долине, и кажется, что перепад высот не менее километра. Огибаем холм и поднимаемся на самую высокую точку на вершине одного из храмов. Внизу главная площадь, где крошечные разноцветные фигурки медленно плывут сквозь поле желтой травы. Солнце освещает одни грани пирамид, затемняя другие, благодаря чему весь город становится объемным и будто дышит каждым камнем. Я стараюсь подстроиться под его ритм и вдохнуть каждую частицу его знаний, почувствовать каждый запах прошедших столетий.
Секунды складываются в минуты, минуты в часы, часы в дни, дни в года. В среднем нам уготовано 2 218 492 800 секунд жизни. Два с небольшим миллиарда… Кажется, это много, и мы не привыкли считать секунды своей жизни. Болтаем, едим, ругаемся, спим, мигаем, улыбаемся – какое огромное количество действий делает человек за свою жизнь, а сколько раз он повторяет одно и то же! Сколько он тратит времени попусту или его убивает, сколько бездарно растранжиренных или потерянных мгновений! Кто же из нас считает такие мелочи? Только в день рождения, в эту символическую дату, мы задумываемся, сколько времени было упущено зря, и что в очередной раз мы стали старше или старее на год. И вроде ты и жил весь год и старел тоже на протяжении всего времени, но мысли приходят только тогда, когда в очередной раз твои друзья позвонят или напишут короткое сообщение с поздравлением и пожеланиями, но из них станет понятно, что ты еще один год оставил позади. Человеческому мозгу свойственно запоминать только хорошее, со временем стирая боль утрат и разочарований, но в день рождения думаешь не о хорошем, не о том, что нового увидел за год или с кем познакомился, вспоминаешь не то, как хорошо провел выходные во второе воскресение июня с друзьями или как была счастлива твоя собака встретить тебя с работы в последнюю среду октября, а именно о том, что что-то было упущено, что-то потерялось навсегда и теперь навеки погребено в кипе отрывных листов календаря. Я вздохнул, нисколько не жалея о тех десяти тысячах секунд, что я провел в Монте Альбане. И на ум пришла избитая фраза: «Каждому возрасту – свое очарование». Я подумал, можно ли заранее, не дожидаясь дня рождения, загадать желание. «Можно ли?» – прошептал я. Никто мне не ответил. Тогда я решил, что если загадаю, а нельзя, то хуже не будет. А вдруг все-таки исполнится? И стоя лицом к залитой солнцем вершине холма, я пожелал, чтобы в этом году я не жалел о прожитом времени и об упущенных возможностях, чтобы этот год остался в моей памяти без толики разочарования, а я бы понял, что сделал все, что смог.