Глава 5.8 Пуэбло. Немексиканская Мексика.

Метро выплевывает нас из своего чрева на автобусную станцию TAPO. Извилистые переходы и бетонные пандусы здания с неохотой доводят нас до касс и залов ожидания. Покупаем билеты компании OCC, оказавшейся самой дешевой из представленного перечня перевозчиков. Длинный коридор провожает нас практически до самого конца, пока мы не находим нужное нам помещение, огороженное стеклянными стенами от прохода. Полчаса ожидания и досмотр, и вот мы уже мчимся в Пуэбла. Через несколько часов новый город раскроет перед нами свои двери.

Пуэбла еще больше напоминает Испанию, чем Мехико, хотя некоторые его называют «мексиканским Римом». Тесные улицы с односторонним движением скованы кварталами каменных зданий. Серый камень выпирает колоннами и балконами древних построек, кое-где фасады облицованы керамической плиткой «талавера». Патриархальность и незыблемость витает на площадях города. Говорят, что Пуэбла меньше всего похожа на мексиканский город, но в этом и состоит ее уникальность, что теряясь среди местных средневековых европейских улиц, вы можете в любой момент вернуться к действительности, зайдя в закусочную съесть такосы или кесадильи с фрихолесом или заговорив с местными жителями по-испански об инаугурации нового президента. Пэубла расположена на уникальном плоскогорье, окруженном четырьмя вулканами со снежными шапками, хорошо наблюдаемыми в ясную погоду. И вместе с индивидуальностью самого города это создает неповторимую атмосферу, в которую у нас появилась возможность окунуться на один вечер.

Выйдя с автостанции, мы сели на автобус с надписью «Zocalo» и отправились в центр города. Но планы не всегда исполняются так, как рассчитываешь заранее, и вместо остановки на центральной площади, он притормозил только на окраине исторической части, а после этого тронулся в сторону университета. За центральной частью города этот миллионник превращается в одноэтажный массив домов, который наш автобус с одной части до другой пересек за час, и даже не представляю, где в этом городе способно уместиться такое большое количество людей. Потеряв полтора часа на пересадки, мы все таки оказались в нужном нам отеле в двух кварталах от Цокало. Не тратя много времени на осмотр площади и прилегающих к нему улочек, мы отправились прямиком к частному музею Ампаро – единственному музею, запланированному для посещения в этом городе. Экспозиции оказались разделенными на две части, располагающиеся в разных зданиях. Первая выставка посвящена наследию, оставленному Мексике испанцами. Здесь собрана мебель, живопись, фарфор и скульптуры 16-19 веков. От комнаты к комнате можно гулять без ограничений, в музее не принято вывешивать ленточки или предупредительные таблички, здесь все открыто. И пускай это мелочь, но она позволяет тебе скинуть с себя лишнее напряжение и напускную сосредоточенность. Музей выглядит более гостеприимным, чем другие, и в нем ощущаешь себя, как дома. Он раскрывается перед тобой, не щетинясь лесом стоек и напускной чопорностью, и хотя ты прекрасно понимаешь, что ничего трогать нельзя, тебя никто на это не вынуждает, ты так решаешь сам, отчего музей становится не строгим учителем, а добрым рассказчиком истории многих предметов.

Вторая выставка посвящена месоамериканской культуре. В помещениях выставлены статуи богов, части барельефов храмов и плиты с иероглифами. Один из залов выделен под выставку серебряных украшений и других изделий из серебра. В другом зале во всю стену протянута шкала времени, где в сравнительном хронологическом порядке наглядно продемонстрировано развитие таких частей света, как Африка, Северная и Южная Америка, Европа, Азия и Австралия с Океанией. Перед глазами проплывают культуры, появляющиеся и исчезающие в веках, создающие архитектурные шедевры и опускающиеся до междоусобных войн, и, кажется, что человечество никогда не остановится в этом беге по спирали, будто мы не способны двигаться вперед, а можем в своем развитии двигаться только окольными путями. В наших сердцах слишком много места, чтобы вмещать только созидание и любовь, свободное пространство заполняется другими желаниями и стремлениями. И на планете из-за жажды власти и богатства вспыхивают города, по-новому кроят границы, народы исчезают и ассимилируются, а цивилизации забываются и уходят в тлен. Подобно уже жившим до этого, новые гении мира будут сподвигать нас создавать и разрушать, убивать и рожать, наказывать и поощрять, но все равно набираться опыта и воспитывать, ведь все мы учимся или учим, а плохому или хорошему – решать нам.

На улицы города мы вернулись уже в сумерках. На Zocalo заходим в главный кафедральный собор девы Марии, выполненный в стиле барокко, шпили которого считаются едва ли не самыми высокими не только в Мексике, но и во всей Латинской Америке. Внутри богатое убранство, резные деревянные скамьи хора, драгоценная отделка алтарей, главный из которых, разработанный Мануэлем Толса, поражает искусным изображением королев и королей семнадцатого века, мраморные колонны, массивные арочные своды и совсем немного народу. Покинув здание с другого конца, обнаруживаем, что там готовится процессия. На внутренней площади храма люди со связками воздушных шаров готовятся присоединиться к ведущему пелотону, уже находящемуся на улицах города. Пересекая Цокало, двигаемся к пешеходной улице 5 de Mayo, забитой гуляющими пешеходами. Все первые этажи старых зданий заполнены небольшими магазинчиками, предлагающими одежду, обувь, еду, видеодиски, сувениры и многое другое. Заворачиваем на одну из улиц, где в торговом центре находим фудкорт, в котором, в отличие от европейских, предлагают не фастфуд, а при тебе приготовленную еду с поварской плиты любой из представленных кухонь. Наевшись, возвращаемся на улицу, чтобы еще немного побродить по шумному вечернему городу. Гомон, веселые возгласы толпы, гул торговли, кажется, будто город находится в собственном соку и собирается томиться в нем бесконечно, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие от своей уникальности. Будто отгородившись башнями-вулканами от остального мира, он готов впускать к себе людей, чтобы показаться им во всей красе, но не собирается учиться ничему новому. Он сам по себе величественный и спокойный и, как более ста пятидесяти лет назад, когда он отразил атаку французских интервентов, так и сейчас готов противостоять любым невзгодам.

Просыпаемся в районе семи утра, и до вечернего автобуса остается не так много времени, чтобы успеть съездить в небольшой студенческий городок Чолула. Только не университетские скамьи притягивают нас в этот тихий городок, а уникальная пирамида, находящаяся посреди жилых кварталов. Обещанный завтрак, включенный в стоимость номера, оказался ничем иным, как двумя ломтями хлеба, без возможности превратить его в поджаренные тосты. Скорее всего, к ним должен был прилагаться джем, но, увы, мы не оказались в числе счастливцев ставших обладателями этого чуда продуктовой индустрии. Поэтому съев пачку запасенного печенья и выпив чашку кофе, мы решили отложить пиршество желудка до лучших времен. Пересекая один за другим кварталы Пуэбла, мы быстро идем по каменным тротуарам улиц. Солнце еще не успело вскарабкаться на крутые крыши домов и лижет лишь верхние этажи каменных зданий, отчего идется довольно легко и бодро, так как не приходится, словно сливочное масло, таять в жгучих лучах светила.

Металлические таблички с номерами домов и улиц на первый взгляд будто играют злую шутку с путешественниками: за третьей улицей следует пятая, а за четвертой шестая. Но постепенно привыкаешь к этому хороводу дорог и построек. Нумерация города идет от главной площади – в одну сторону четные улицы и авеню, в другую нечетные, номера домов тоже идут от центра, но еще более непостижимым образом, иногда перепрыгивая сразу через добрую сотню. Весь город поделен на зоны по именам сторон света, где есть северные и южные улицы и западные и восточные авеню, поэтому не стоит искать авеню 22 Poniente около 21 Poniente. В очередной раз поворачиваем за угол, где из внутреннего дворика выныривает автобус, на лобовом стекле которого красуется надпись Cholula, и с ревом едет прочь, оставляя нас стоять на дороге немного раздосадованными неудачей. Но к счастью, зайдя в расположенную внутри квартала автостанцию, мы обнаружили такой же автобус, уже расположившийся под погрузку пассажиров. Через десять минут мы тронулись в путь. Прошло незначительное время, как город в очередной раз преобразился, сменив массивные каменные здания на низкие домики из шлакоблоков, покрытых штукатуркой, а кое-где встречались и откровенные мазанки. Я так и не смог уследить, где закончился один город и начался другой, быть может, административная граница и существует, но визуально она не проявилась ни в чём. В прошествии получаса на холме вдалеке показалась церковь Nuestra Se?ora de Los Remedios, и так как трасса сворачивала правее, мы решили выйти. Свернув в сторону к холму, мы оказались на цементно-песчаной подготовке под дорожную брусчатку. Несколько рабочих перекидывали бетонную мозаику, готовя ее к укладке, вдаль уходили квадраты направляющих, изготовленных из арматурных стержней с натянутой между ними тонкой бечевкой – все как у нас. Стараясь не задеть едва видимые растяжки, мы прошли по подготовке на другую сторону дороги, где еще сохранился старый тротуар. С каждым кварталом холм становился все больше и больше пока в какой-то момент не закрыл собою солнце. Оказавшись у подножия, мы прошли ко входу, где в кассе нам продали билеты и пропустили вглубь холма. Немного потоптавшись около узкого слабоосвещенного каменного прохода, мы исчезли внутри.

Этот, с виду обычный холм, на самом деле не является таковым. Когда-то возведенная индейцами пирамида Тепанапа, посвященная Кетцалькоатлю, с самым широким в мире основанием в четыреста метров каждой из сторон, была уничтожена испанцами и со временем полностью погребена землей, а на месте бывшего религиозного центра индейцев, потомки конкистадоров возвели католический храм святой девы Ремедиос. Так уж получается, что самыми жестокими и нетерпимыми оказываются крайне религиозные люди, готовые ради установления канонов своей веры убивать и разрушать. Они несут слово о своем Боге не в книгах и речах, а на острие меча и в запахе пороховых газов. И это присуще всем народам, какой бы Бог у них не был, милосердный или жестокий, требующий кровавых жертв или любви к ближнему своему. Самые нетерпимые и жестокие войны в древние времена и средневековье начинались на религиозной почве, да и сейчас конфессии не могут поделить души людей между собой.

Испокон веков людьми уничтожались не только приверженцы других религий, но и течений одной и той же конфессии. Никонианцы боролись со староверами, католики с гугенотами, сунниты с шиитами. Византийский собор святой Софии, оброс минаретами и стал стамбульской мечетью Ая-Софья, два Будды в Бамианской долине, благодаря исламским талибам остались теперь только в памяти современников, Иерусалим стал полем сражений трех религий, унесшим жизни сотен тысяч человек, каждый из которых считал, что борется за правое дело, за своего Бога. Вместо Иерусалимского храма Бейт-а-Микдаш теперь стоит исламская Куббат-ас-Сахра, а евреям остается только приходить к последнему оставшемуся фрагменту храма – Стене Плача. А сколько городов, сражений и миллионов людей навсегда затерялись в пыли истории, и нам никогда не услышать их рассказы. На заре человечества первые шаманы находили «места силы», где создавали первые алтари, потом стали строить храмы, создавать целые религиозные комплексы. И несмотря на смену поколений, уход одних Богов и рождение новых, от общины к общине, от племени к племени, от народа к народу переходили «места силы», где ставили статуи новых Богов и строили новые храмы, стирая воспоминания о предшественниках. Так произошло и с пирамидой Тепанапа, которую испанцы хотели ассимилировать и стереть в памяти индейцев воспоминания о своей богатой истории и культуре. И теперь в прошествии веков и не скажешь, что этот семидесятиметровый холм когда-то был сотворен человеком.

Всю толщу многослойной пирамиды прорезают в несколько уровней многокилометровые туннели, многие из которых не откопаны, но даже среди восстановленных на данный момент можно ощутить грандиозность существовавшего когда-то комплекса. Через сорок минут после изучения внутренних ходов, мы оказываемся около подножия пирамиды теперь уже с другой стороны. Отсюда есть возможность как подняться наверх к церкви, так и пройти к соседней грани, где у основания восстановлена большая алтарная группа. Среди короткостриженной травы и полян с мелкими ромашками спускаются и поднимаются каменные лестницы, возвышаются рельефными торцами пьедесталы и частично откопанные площади, построенные из плотно подогнанных друг к другу плит. Осмотрев основание пирамиды, мы отправились на его вершину.

Вдоль каменных дорожек стоят лотки с жареными кузнечиками. Цена зависит от размера насекомых и объема покупки. Берем на пробу небольшой пакетик кузнечиков с острыми специями весом в сто – сто пятьдесят грамм, к нему выдают половинку лайма. Поднимаемся еще выше и останавливаемся у последнего лестничного пролета перед вершиной холма. Внизу между деревьев скачут белки, проверяя выброшенные кем-то пакеты с мусором на наличие съестного, мы же распаковываем пакет с покупкой. На вкус кузнечики оказываются острыми и солеными, с небольшим оттенком какой-то пряности, но я так и не смог вспомнить какой, да и еще, после того как мы полили соком лайма, с кислым привкусом лимона. В целом неплохо, но сильно уступают нашим камбоджийским гастрономическим экспериментам. Доев кузнечиков, штурмуем оставшиеся пару десятков ступеней, пока не оказываемся на довольно большой площади перед церковью, со всех сторон которой открывается чудесный вид на лоскутное цветное плоскогорье окрестностей.

Немецкий путешественник 19 века Александр Гумбольт так писал про эти места: «Площадь верхней площадки пирамиды Чолула, где я сделал множество астрономических наблюдений, равняется 4200 квадратным метрам. Оттуда открывается чудесный вид на Попокатепетль, Истаксиуатль, пик Орисаба и на Сьерра-де-Тлашкала, знаменитую грозами, образующимися вокруг ее вершин; вы видите сразу три горы, более высокие, чем Монблан, из которых две представляют собой еще действующие вулканы. Небольшая часовня, окруженная кипарисами и посвященная божьей матери из Лос-Ремедиос, заменила храм бога воздуха, или мексиканского Индры; священник-индеец каждый день служит мессу на вершине этого древнего сооружения».

Даже с этой высоты в голове тяжело укладывается масштаб древнего зодчества, с учетом того, что каждые пятьдесят два года индейцы должны были обновлять пирамиду. Сколько же человеческого труда было вложено сюда цивилизацией, не признающей колесо! И как же легко католики смогли сделать это место своим центром поклонения, лишь добавив на вершину собор, не составляющий и тысячной доли объема пирамиды. Как же быстро им удалось завоевать сердца народов, поклонявшихся Богам Дождя, Войны и Воздуха, требовавших постоянной жертвы, и заменить их покровителей на Бога, требующего любви и милосердия.

В мире идет постоянная борьба за наши души, и поле боя не на земле, а в наших умах. Нас учат, направляют, наставляют, говорят по душам. Вокруг католики, буддисты, кришнаиты, синтоисты, адвентисты седьмого дня, мусульмане, им вторят православные, свидетели Иеговы, староверы, иудаисты, даосисты, чуть поодаль не особо вмешиваясь, но пристально разглядывая других, находятся язычники тысяч разных культур и, в конце концов, посмеиваясь над всеми, откуда-то со стороны наблюдают атеисты. Все готовы пропагандировать свои ценности, свою нравственность, свой жизненный уклад, а последние, возможно, громче остальных. Мы заранее обречены на выбор, на самоопределение, только никто никогда не даст гарантии, что мы сделаем это осознанно. Нам дают выбрать Путь, но обычно перед этим показывают только одну дорогу. И свободный выбор, о котором говорят с таким остервенением, становится обреченностью, а подмена ценностей – нашим жизненным принципом. Мы начинаем врать себе, трактуя это поддержкой наших жизненных или религиозных убеждений, а на самом деле всего лишь придумываем еще один протез для убогой картины приоритетов и ценностей нашего мира. И если один человек может быть настолько безумен в своих убеждениях, что идет убивать своего брата или отца или отдает приказ стереть целые города с лица земли во имя своих целей, то насколько же безумен тогда весь мир. Можно встать и бороться, идя против всех, давя ногами, расталкивая грудью или прорубая топором, не обращая никакого внимания на мелкие щепки. Я же думаю, что борьба вычитает, а не складывает наши общие силы. И если в сердце должно быть место кроме любви и созидания еще и ненависти с гневом, то лишь для того чтобы понять, что каждый из нас несовершенен, и нам есть еще над чем трудиться, каждый день становясь хоть на чуточку да лучше.

Я посмотрел на бездонное синее небо и ослепительно белые облака, плывущие надо мной в бесконечной смене своих образов. Мои глаза невольно зажмурились и от солнечного тепла, по телу пробежали мурашки. Ветер обдал лицо прохладными порывами, я вдохнул полной грудью воздух, насколько хватило легких, и тихо сказал себе: «Я еще жив!».