Когда мы радуемся, мы можем прыгать «до небес», от счастья мы готовы «на небеса» взлететь, а ясной ночью «до небес» со звездами будто можно достать рукой. Мы на них орем, стучимся, проклинаем или обращаемся с мольбой. Когда-то Гелиос летал каждый день по небосклону на своей огненной колеснице, запряженной четверкой огнегривых лошадей, а на исходе дня возвращался «на небеса». Теперь его не стало, он превратился в Солнце и стал всего лишь небольшой звездой. Звездой на ясном небе. Мы едем «на небеса».
Вы поняли меня буквально? Так и должно было быть. Так есть. У нас обычный автомобиль, четыре колеса и руль, красный кузов и масса других деталей, которыми его напичкали инженеры. Но не в этом дело. А дело в том, что мчимся мы «на небеса». Дорога петлями затягивает в узлы все горы. Она обвивает их, будто змея свою жертву, набрасывая все новые кольца тела на испещренные полями склоны гор. А те, испуская дух, покрывают свои вершины туманным маревом последнего вздоха. Я периодически останавливаю машину, зная, что все равно мы рано или поздно доберемся, выхожу, прислушиваюсь к тишине, её вдыхаю, сажусь за руль и еду дальше. Иногда склоны щетинятся островками маленьких домиков, иногда покрываются позолотой кукурузных полей, иногда все это смывает воздушное молоко облаков. По дороге встречаются люди, я боюсь им посмотреть в лицо – они живут в этой тишине и покое годами, и мне страшно увидеть в их глазах то, чего нет у меня. Мы едем «на небеса».
Ущелья становятся все больше, пряча свои волнистые бока за склонами гор. Солнце начинает пропадать и появляться над макушками, не справляясь с высотой хребтов. Каменные порезы все чаще обнажаются вдоль дорожного полотна. Деревья-одиночки кидают свои тени к брюху нашей машины. Мы выключаем кондиционер и открываем окна, впуская свежий, живой, не «умерщвленный» фильтрами автомобиля воздух внутрь салона. Дышится легко. Ноздри с удовольствием тянут в себя хрусталь атмосферы. Мы едем «на небеса».
Красные всполохи облаков стегают небо, переливаясь на краях розовыми и оранжевыми цветами. Мы останавливаемся у горного озера, облепленного со всех сторон небольшими серыми домиками, будто собранные местными жителями из чего попало. Вниз спускаются женщины в черных юбках с начесом и темных сорочках, но с однотипными пестрыми платками на голове, выполненными в синих холодных тонах. Одна девочка в точно такой же одежде задержалась где-то и теперь скачет по дороге, догоняя остальных. Она пытается настигнуть их и одновременно смотрит в сторону на меня и никак не может оторвать взгляда, запинается, и только тогда поворачивает голову и вприпрыжку скачет дальше. Красный диск, будто бритвой, перерезался горным хребтом пополам, а через минуту и вовсе исчез, оставив после себя плети облаков, окрашенные в теплую палитру цветов. Но и их постепенно смывает, будто ручей детские акварели, оставляя небо слабо тлеть, сохраняя теплоту светила. Я сажусь в машину и врезаюсь фарами автомобиля в сгущающиеся сумерки гор.
Постепенно неряшливый бисер огней, раскиданный в горной долине, приобретает яркость и отчетливость. Желтые брызги разливаются сильнее, будто делясь на новые и новые точки на темном покрывале земли. И кажется, будто смотришь в огромное горное озеро, отражающее звездное небо. Или это небо отражает озеро в себе? Начинающая сгущаться темнота с краев дорог кидает в нас остовы зданий. На мгновения перед глазами пролетают низкие заборы, стены, черные порталы окон, иногда — еле различимые обрывки надписей или отдельные слова. Частицы города дисперсной формой предстают перед нами, пока неожиданно мы не оказываемся на освещенной улице, и Сан-Кристобаль становится для нас единым целым. Становится чем-то реальным, досягаемым, до него нельзя дотронуться рукой, но можно почувствовать всем телом, каждой клеткой.
С большой дороги сворачиваем к историческому центру и металлические тиски машин, стоящих в пробке, сжимаются вокруг нас. В течение полутора часов мелкими рывками мы движемся по каменным дорогам города. Проезжая часть преимущественно имеет одностороннее движение, и очередность пересечения перекрестка регулируют знаки, гласящие «один через одного», то есть машины с пересекающихся дорог проезжают по очереди. Паркуем машину у бордюра и идем искать гостиницу. Отелей очень много, не меньше и туристов, ищущих свою дорогу в этом хитросплетении кварталов. Выбираем один, приглянувшийся нам наличием парковки во внутреннем дворе, загоняем машину и отправляемся гулять по ночному городу.
Чернота неба дышит холодом, и от него спасает только теплая флиска, надетая поверх футболки. Желтые огни фонарей клочками вырывают фасады зданий из сумрака, люди спокойно прогуливаются среди одноэтажных зданий. Машины практически исчезли с дорог, и только диву даешься, куда столько транспорта смогли распихать сердобольные жители города. На площади Plaza de la Paz людно, двери церкви открыты, возможно, идет служба. На соседней с ней площади, являющейся центральной, посередине стоит круглое двухэтажное кафе в форме беседки, откуда разливается музыка и слышатся голоса. Гуляем по пешеходной улице Miguel Hidalgo до Hermanos Domingues. Огромное количество кафе практически пустует, тихая музыка льется из помещений, скучающие официанты крутят в руках винные карты. Дойдя до Эрманос Домингес, поворачиваюсь и справа вижу светящиеся ступени, уходящие ввысь по горе в небо на добрую сотню метров. Они светятся желтыми извилистыми полосами, будто хребты огненных ящеров, создавая в моем воображении картины своей возможной реальной структуры. И я понимаю – это то, что надо. Не зря мы ехали в этот город, находящийся на высоте 2 250 метров над уровнем моря. Путешествие по «небесной» лестнице решено было осуществить на следующий день в закатных красках дня.
Ранним утром, согнав с себя остатки сна, мы вышли на улицу, чтобы согреться в лучах солнца после холодной ночи и позавтракать в ближайшем кафе. После плотного завтрака мы отправились в музей янтаря. Этот небольшой музей имеет любопытную коллекцию великолепных изящных работ, выполненных из «солнечного камня». На одной из стен висит карта с указанием мест по добычи этого «камня» по всему миру. Странно подумать, насколько много и одновременно мало точек на этой карте. Нас всех учили в школе, что Прибалтика еще с древних времен славилась своими «окаменевшими слезами» деревьев, но кроме нее мы и не знаем, где еще добывается этот «солнечный камень». А между тем, он есть в Индонезии, Мексике, Японии и в ряде других стран. А в России, кроме Калининграда, еще и на Дальнем востоке. И подобно алмазам, выглядит он совсем невзрачно, пока не пройдет через «золотые» руки мастера, который превратит его из «гадкого утенка» в чистокровного «лебедя». И сложно представить, что на заре государственности, этот материал использовался жителями Прибалтики для растопки костров. Игра света в нем завораживает человека так же, как сияние драгоценных камней. Но если в последних — это неживая красота минерала, то янтарь содержит в себе тепло и силу деревьев, живших тысячелетия назад. В этой каменной смоле навсегда замуровывается солнечный свет, вбираемый зеленью листвы, а иногда и реликтовые насекомые, по неосторожности попавшие в липкий капкан времени.
Из музея мы отправляемся в На-Болом, что в переводе обозначает «дом ягуара». Это бывший дом археолога Франса Блома и Гертруды Даби-Блом, в котором теперь размещен музей, посвященный исследованию жизни племени лакандонов, располагающегося на границе Мексики с Гватемалой. Здесь собрана огромная коллекция предметов их утвари, журналов путешествия Франса и фотографии лакандонов, сделанные Гертрудой. Здесь проходят этнографические семинары и живут в небольших домиках современные исследователи. Здесь царит прекрасная атмосфера загадок, приключений, находок и открытий. На заднем дворике можно погулять по саду, где Бломы учили детей сохранять и беречь природу, в небольших патио можно посидеть и полюбоваться развешенными на стенах фотографиями или просто послушать окружающую природу. Здесь спокойствие и тишина соседствует с неутомимой человеческой деятельностью. Здесь еще сохранился дух людей, посвятивших свою жизнь изучению культуры индейцев.
В поисках музея медицины майя, мы преодолели порядочное расстояние с одной стороны города на другую. Среди торговых рядов встречались фруктовые лавки, магазины украшений и парикмахерские. Однотипные прилавки располагались близко друг к другу, позволяя делать выбор клиентам на месте, не бегая в суете улиц в поиске нужных домов. Все как в Мехико. Особенно мне запомнилась часть улицы, сплошь заполненная с одного края цирюльнями. Эти небольшие павильоны, выходящие не закрытой стороной на дорогу, вмещали в себе одно или два кресла. При этом абсолютно все стены был увешаны фотографиями или зарисовками разнообразных причесок, которые мог бы выбрать клиент, не утруждая себя в объяснении парикмахеру, что конкретно он бы хотел видеть на своей голове. На дорогу высыпали школьники, задорно смеясь и постоянно подталкивая друг друга. Они то и дело выбегали друг за другом на проезжую часть, отнимая рюкзаки или сумки, чем создавали трудность перемещения автотранспорта. Абсолютно все ученики были одеты в одинаковую школьную форму.
Добравшись наконец до музея, на территории мы обнаружили лишь кое-где сохранившиеся растения, находившиеся явно не в лучшем состоянии. На самой выставке экспозиция показалась довольно скучной, и, не считая фильма о родах в индейском племени, где принято повитухам принимать роды не у лежащих на кушетках рожениц, а у стоящих на коленях на земляном полу, ничего в экспозиции нам не запомнилось. Покинув музей, мы пошли к центральному рынку, от которого автобусы отправляются в индейскую горную деревню Чамула, насчитывающую чуть более трех тысяч жителей, где на центральной площади располагается одна примечательная церковь. Деревня до сих пор относится к одному из тех поселений, которое слабо контролируется государством, и где можно встретить свои вооруженные формирования, действующие по внутреннему распорядку. Сапотисты сильны в этом регионе и до сих пор не дают столице почувствовать себя полноправной хозяйкой на этих землях. Дорога у рыночной площади забита транспортом. В городской пробке вереницей выстроились автобусы, пытающиеся вырваться в пригород. Среди них без труда находим подходящий нам.
Говорят, индейцы, проживающие в Чамуле, с прохладой относятся к туристам и особенно не любят фотографироваться, боясь, что частица их души отпечатается на фотоснимке. Правда, это им нисколько не мешает на фасадах зданий центральной улицы развешивать одежду в ожидании своих иностранных покупателей. Особенно строго дело обстоит со съемкой в церкви Святого Хуана Баутиста, посвященной Иоанну Крестителю, а храм действительно интересен и своеобразен. На площади и улицах проходят индейцы в светлых или темных пончо с начесом, женщины в таких же юбках стоят, продавая снедь и разную мелочевку. Мы покупаем входные билеты с правой стороны от площади и проходим к церкви. На массивных зеленых воротах витиеватая резьба, рядом с ними смотритель, который моментально выцепляет нас взглядом из пространства и требует билеты. Фасад сияюще-белый, будто только покрашенный. Отдаем корешки и проходим внутрь. В полумраке глаза пытаются быстрее привыкнуть к перемене света, и взгляд буравит темноту. Обстановка крайне необычна. Через узкие оконные проемы с правой стороны свет тонкими полосками падает на пол и стену остроугольными пятнами, с верха арок свисают полотнища. Каменный пол сплошь застелен травой, как на православный День Святой Троицы. С левой стены и в дальнем торце расставлены иконы. В храме нет скамей, главного иконостаса, ярко выраженных пределов или выделенной апсиды. Здесь никогда не проходят службы. В роли священников выступают шаманы, иногда посещающие церковь вместе со страждущими, чтобы провести свои ритуалы. Пришедшие семьи усаживаются на пол, расчищают себе место в травяном покрове и начинают расставлять рядами свечи. Это может продолжаться довольно долго, так как количество свечей может достигать нескольких сотен. Их зажигают, расставляют рядом бутылки с газировкой и пошем, местным спиртным напитком, и, сидя на полу, молятся. Иногда в церкви проводят обряды жертвоприношений куриц или петухов во благо избавления от болезней и других недугов. Ничего общего с принятыми канонами католицизма здесь нет. Местные жители по-своему понимают учения Христа, ставя Иоанна крестителя выше него. Мы стоим в стороне, боясь потревожить своим появлением ритуалы сидящих по всей церкви семей. Они шепчут обращения к Богу, и видны только еле шевелящиеся губы в тусклом свете внутреннего пространства. В церковь просачиваются через узкую дверную щель еще человек шесть, а мы вслед за ними выходим на площадь.
Деревня не особо привлекала нас в качестве места для прогулки, и, пообедав в небольшом кафе, мы отправились обратно в Сан-Кристобаль. Памятуя ту чудесную лестницу, увиденную мной во время вчерашнего моциона, мы решили вернуться на то же самое место. Ведь, несмотря на наше приближение к своду небес более чем на километр, мы так и не смогли дотянуться до него. По булыжной мостовой проходим к холму. Вчерашние ночные огненные змеи превратились в бетонные перила, заросшие ступени двумя каскадами ползли вверх. В некоторых пролетах недоставало ограждения, марши давно скрыла трава. По бокам каждого пролета был раскидан мусор, видимо, не убирающийся годами. Удручающее состояние представлял собой гигант, казавшийся мне издалека таким прекрасным. Мы забрались на вершину с расположенной на ней церковью Iglesia de San Cristobal. Солнце смыкалось в узкую светящуюся полосу между скулами облаков, грозя вот-вот скрыться за вершинами. Я осуществил свою мечту подняться на закате на небеса, но как всегда реальность оказалась отличной от желаемого. И кажется, что в определенные моменты лучше наблюдать за происходящим издалека, дивясь красотой и совершенством, но при этом не пытаясь разобраться в деталях. Чтобы творимое волшебство не оказалось лишь сложным механизмом, имеющим свои конструктивные огрехи. Я посмотрел вверх на темнеющее небо, которое было так близко и одновременно так далеко. Небо, которого не обязательно достигать, если оно само живет в твоем сердце.