Я твёрдо на земле стою и трогаю руками
Вечность; чувствую, как цепи андские хрустят
под моей стопою; я вижу вкруг себя сверкающие
звезды, бесчисленные солнца. Я не страшусь
измерить то пространство, что занято
материей, а на лице твоём читаю прошлого
Историю, предначертания Судьбы».
«Моё видение на вершине Чимборасо»
Симон Боливар
Сытый воздух городских кварталов ударил мне в ноздри запахами выхлопов машин, кофеен, дешёвой марихуаны и ароматами итальянской пиццы. В квартале Марискаль (Mariscal), зажатом между Панамериканским шоссе (PanAm Highway Troncal de la Sierra) и проспектом 12 Октября (Avenida 12 de Octubre), растянулись тысячи офисов и сотни ресторанов. Кажется, культурная и социальная пропасть отделяет одну сторону района от другой, делая их непримиримыми врагами, но время стирает все границы в мгновение ока, стоит только острым, как бритва, Кордильерам вспороть брюхо надменного южного солнца. Тропическая ночь поглощает офисных клерков, улицы из белого марева превращаются в ленты разноцветных огней, и их захлёстывает море алкоголя и веселья. Бары распахивают свои пасти, высовывая сквозь накрашенные губы проёмов свои языки лестниц. Их ступени стёрты от бесчисленного количества ног, переступавших через пороги этих заведений. Вожделение веселья, секса и алкоголя пропитало, словно кокосовое масло, их барные стойки, сделав дерево гладким и нежным, словно кожа южных красавиц. А каскады шотов и лонгов утопили в своих объятьях не одну жизнь, избавив посетителей от мыслей на долгие тропические ночи и разгрузив их кошельки на многие тысячи долларов.
В Эквадоре разрешены проституция и наркотики, и центром их потребления является Марискаль. Дружелюбие заполняет вечернюю Амазонас (Avenida Rio Amazomas) и Площадь Фоч (Plaza Foch): люди пожимают друг другу руки, обменивая чеки кокаина на тугие скрутки зелёных купюр, туристы обнимают ночных бабочек, только что продавших пару часов своего времени за пару мятых бумажек, возле скамейки улыбается парень, затягиваясь косяком с марихуаной. Ночной рай обволакивает улицы сладкой истомой. В богемных тридцатых это был престижный район города, куда переселялись люди с достатком, оставляя свои тесные и неудобные квартиры в историческом центре. В шестидесятых Марискаль заняли коммерсанты, открыв здесь мириады торговых лавок и офисов и заменив состоятельных людей, съезжающих ещё дальше на север, спасаясь от смога и нечистот. Сегодня – это Мекка туристов, желающих пуститься во все тяжкие.
По улице проносится пати-бас, громыхающий киловаттами звука. Модные треки заставляют молодых людей биться в агонии танца, а мощные басы качают легковые машины, припаркованные вдоль дороги. Их стекла дребезжат, пульсируя от низких частот, и грудь сжимает канонада сильных звуков, вибрирующих по всему телу. Чёрный автобус горит неоновыми огнями, балкон забит людьми, неразборчиво выкрикивающими в приступе счастья что-то нечленораздельное. Бокалы с напитками пританцовывают в такт хозяевам, делая в воздухе причудливые па. Такие клубы на колёсах — не редкость в выходные дни, и завсегдатаи могут сменить за долгую бурную ночь не один. Город плотно сидит на игле, игле веселья и драйва. В его глазах-окнах нет сна, в них горят искры желания. Каждая его молекула хочет продолжения праздника и готова идти до конца. Ведь ночь только опустилась на улицы Марискаля, и до рассвета ещё целая вечность.
Прощальный вечер на острове Санта-Крус подарил Полине неожиданный сюрприз. Нежный морской прибой, в котором мы бродили перед закатом, выбросил ей на ноги деревянную паллету, разбив ступни до фиолетовых синяков, и до отеля мы добрались с большим трудом. На следующий день ноги выглядели ещё хуже, поэтому, имея подозрение на перелом костей, мы решили при первой возможности обратиться в больницу. Такой случай представился лишь после того, как мы оказались в Кито, и первым делом утром нам пришлось отправиться в травмпункт. Добравшись до больницы, мы попали в небольшой приёмный покой, где на площади в двести метров медперсоналу удалось разместить несколько десятков металлических скамей на сотню человек. Договорившись в регистратуре о приёме врача, несмотря на большое количество ожидающих, мы отошли в сторону. Полину вскоре забрали на обследование. Я же сел среди толпы эквадорцев ждать результата. Минуты текли друг за другом, электронная книга уже не могла отвлекать меня от мерного гула людей, переговаривающихся между собой, и я подошёл к автомату с кофе, параллельно ища мелочь в кармане. Но стоило мне только заказать горячий напиток, как из регистратуры меня позвали, выкрикивая имя Полины с большим акцентом.
Я подошёл к окошку, тесня локтями маленьких эквадорцев, расступавшихся передо мной и задиравших головы вверх со своего стапятидесятисантиметрового роста. Из металлической бойницы за толстым стеклом ко мне протянули документы на оплату: было бы наивно ожидать, что медицина для иностранцев здесь бесплатная. Тем более что я хотел получить Полину обратно целой и невредимой. И стоило мне сделать небольшой взнос в фонд больницы, как в дверях появилась коляска под патронажем медбрата, а в ней сидела та, кого я ждал. Но, не успев превратиться в страх, мои сомнения были развеяны: её только везут на рентген, и диагноз пока окончательно не поставлен. Всё это время её осматривали врачи, заставляли босиком ходить по полу, мерили давление и температуру. Параллельно девушки заполняли формуляры, тщательно пытаясь написать испанскую транскрипцию к русскому имени и фамилии.
Гордо проехав сквозь толпу ожидающих, мы оказались около лифта, на котором поднялись на второй этаж. И вскоре Полина исчезла за оцинкованной дверью кабинета с предупреждающим знаком радиационной опасности, а после получения результатов пропала ещё на полчаса в кабинете врача. Весь мой незначительный спектр развлечений подходил к концу, и мои ноги начали ныть от усталости, словно я уже успел осмотреть весь центр столицы, обойдя дюжину километров пешком. Но вот Полину отпустили из-под врачебной опеки, огласив приговор, что это лишь сильный ушиб. Ей сделали укол обезболивающего, и мы отправились ловить для неё такси в отель. А я своим ходом двинулся гулять по городу.
Приятно бродить по старым улицам колониальных городов. Опрятные домики в два-три этажа жмутся друг к другу, смыкая тесные ряды хороводов. Нарядные каменные цоколи, будто ситцевые панталоны, обвивают талии зданий. Часть из них сложена из ровных блоков, подогнанных один в один, часть — из грубых, но одновременно элегантных своей текстурой и благородным цветом, валунов, а некоторые — просто заштукатурены под имитацию камня. Но этот обман нисколько не смотрится искусственным и наигранным, а наоборот, придаёт части зданий дополнительную воздушность и лёгкость.
Пряничный декор фасадов перемежается с деревянными элементами дверей, окон и небольших балкончиков, застенчиво выглядывающих за основную линию массивных стен. Зачастую их ажурные передники усыпаны цветочными горшками, среди которых нет-нет, да и покажется какой-нибудь пожилой старец, сидящий на табуретке и покуривающий гаванку, или любопытная школьница, сверлящая в любопытстве чёрными, как смоль, глазами прохожих. Подмигнёшь ей – и в ответ получишь в подарок улыбку, скорчишь рожу – смех. И если присмотреться, то на вроде бы бедной деталями стене проступают кованые флагштоки, чугунные дуги уличных фонарей, нарядные буквы названий магазинов и номера домов. Но больше всего мне нравится их белая окантовка. Столь незначительная деталь способна украсить любое здание, придав ему праздничный и ухоженный вид, а иногда ещё и спрятав недостатки. Ажурные ленты опоясывают карнизы, собираясь многоуровневыми складками у самой черепицы, стелятся дугами, декорируя арки проходов и окон, опоясывают цоколь, отделяя его от остальной стены. В малой детали столько могущества и характера, способных преобразить облик каменного колосса.
Сердцем города является Площадь Независимости, также известная как Пласа Гранде (Plaza Grande). Отсюда начиналась застройка столицы, и здесь расположились основные здания города: Кафедральный собор (Catedral Metropolitana de Quito) , Правительственный дворец (Presidencia de la Republica) и здание Муниципалитета (Municipio del Distrito Metropolitano de Quito). Ровно стриженые газоны и аккуратные шеренги кустов одели большую часть площади. Среди зелёного покрова вверх взмыли пальмы и деревья, облачённые розовым цветом. Здесь ежедневно полно людей, сидящих на скамейках, наблюдающих за уличными представлениями и болтающих о последних столичных новостях. Хотя в Пласа Гранде чувствуется колониальный шик и латиноамериканская красота, в целом, она напоминает многие другие площади городов, раскиданных по территории Нового Света.
Поскольку долгое время Эквадор был крайне религиозной страной, это наложило серьёзный отпечаток и на архитектурный облик его столицы. Застройка старых кварталов полна соборов, церквей и монастырей. И среди них есть Базилика Национального Обета (Basílica del Voto Nacional) созданная в неоготическом стиле европейской школы. Это восхитительное сооружение выглядит грандиозно: сто сорок метров в длину и тридцать пять в ширину, нефы уходят вверх до семидесяти метров, а две основные башни возвышаются на сто пятнадцать. Её фасад испещрён изображениями животных, но вместо мифических горгулий и грифонов на нём игуаны, черепахи, тапиры, олуши и другие твари, населяющие земли Эквадора. Французский архитектор Эмилио Тарлье постарался придать зданию характерные черты этого региона, не изменяя при этом классические каноны религиозных сооружений, и ему это удалось в полной мере.
Базилика Национального Обета получилась колоритной и запоминающейся. Огромная розетка, оформленная нарядным разноцветным стеклом, изнутри собора ослепляет своей красотой и масштабом. Особенно это заметно, если подняться на второй этаж и оказаться рядом с её монументальными резными элементами светлого камня. В витражах и готических стрельчатых сводах базилики трудно угадать, что этому зданию всего лишь чуть более ста лет. Ещё более захватывающими становятся виды собора, если подняться на его крышу, куда всего лишь за несколько долларов пускают всех желающих. Крутая винтовая лестница сначала выводит людей в пространство между центральным нефом и скатной крышей над ним, узкий ходовой мостик, подвешенный над широким пролётом, кажется тонкой соломинкой, едва способной удержать тебя от падения в бездну. Но всё обходится, и, пройдя вдоль практически всего собора, ты оказываешься рядом с вертикальной лестницей, выводящей тебя наружу. Вниз обрываются скаты кровли собора, а вверх уходит его центральная башня, куда ведёт металлический трап. Словно сотканная из жидкого камня вершина центрального купола наконечником стрелы взмывает к облакам.
Окружающие базилику холмы поросли многочисленными домами, уходящими за горизонт. С высоты башни уже не ощущается ритма города, но ещё видна кутерьма машин и людей на его улицах. Правда, Кито не показался мне шумным и забитым транспортом мегаполисом, в нём сохранился какой-то внутренний порядок и размеренность, практически не свойственная крупным городам в наш век. А с высоты базилики он выглядел ещё свежее и чище, чем снизу. Я вдохнул полной грудью воздух гор и хотел крикнуть приветствие Кито, но слова застряли у меня внутри, и я не произнёс ни звука. Не знаю, отозвался бы город на мой призыв или нет, но моё сердце откликнулось басами органной музыки, а может, это просто она зазвучала внутри храма, вернув меня из глубины размышлений, и я стал спускаться вниз, в привычный для меня мир тротуаров, витрин и дверей.
Я долго вздыхал, глядя на запечённые яблоки в сахарном сиропе, на лотки с разноцветным мороженым и на леденцы, сверкающие отражёнными лучами яркого солнца. И мне приходилось уговаривать себя не идти на поводу у искушения попробовать все сладости, предложенные Кито. Но от одного я не смог отказаться. Когда передо мной возник лоток, утыканный деревянными шпажками, на которых красовались ягоды виктории, глазированные молочным шоколадом — я не смог устоять. Их плавные линии, грушевидная форма и матовый блеск глазури не оставил мне никаких шансов уйти из сладкого капкана, и я был пойман и пленён. Ягоды оказались нежными и сочными, лишь небольшая кислинка выдавала их принадлежность к сортам, произрастающим в Новом Свете, так как российская виктория всегда слаще и рыхлее. И кто бы мог подумать, что сочетание ягод и шоколада окажется столь изысканным и запоминающимся. Если кто-то будет утверждать, что хорошие сорта французского шампанского стоит оттенять вкусом клубники со сливками, то могу уверить вас, что это ограниченность суждения. Нужно иногда позволять себе сочетать викторию с горячим шоколадом, или просто окунать ягоды, держа их за изумрудный воротничок, в расплавленную в горячем молоке массу тёртого какао, смешанную с сахаром, ванилью и корицей.
Практически с любой улицы центра города, если только вашему взору не мешают дома, можно увидеть зелёный холм, покрытый редкими домиками. Его лаймовый цвет притягивает взгляд, выделяясь ярким пятном среди серой застройки столицы. На вершине холма стоит статуя Девы Марии, охраняющей город. За её спиной два крыла, в любой момент готовых поднять Мадонну над городом, а под ногами придавленный и закованный в цепи Змей, обхвативший телом глобус. Когда-то на вершине холма стоял Храм Солнца, но теперь его, также как и Змея, попирает ногами католическая Дева. Жители Кито любовно называют возвышенность Эль Панесильо (El Panecillio), что означает «хлебец». В Эквадоре, также как в Перу или Мексике, любят уменьшительно-ласкательные имена-диминутивы, и изменённые слова в языке эквадорца встречаются так же часто, как в русской поэзии и прозе — ностальгия по белым берёзкам.
Культура разговора и латиноамериканская вежливость настолько изменила некоторые слова, что зачастую тяжело понять, каким же было исходное, первоначальное существительное. В языке эквадорцев появились такие слова как «сейчашеньки» или ещё более утрированное «сейчанушеньки» (ahorita, ahoritita), а также «ранёхонько» (tempranito) и «попозжеюшки» (mas tardecito), а изменённым формам имён нет и числа. Но с появлением диминутивных фигур речи, исчез первоначальный смысл основных слов, что зачастую приводит неподготовленного человека в разговоре с латиноамериканцами в ступор, и формирует их образ, как необязательных людей, а возможно и, в какой-то степени лживых. Всё дело в том, что слыша слово «сейчас», для европейского человека это означает короткий промежуток времени между разговором и ближайшим часом, для латиноамериканца же даже «ahorita» — это может быть любой промежуток, растянутый до нескольких дней или больше, а иногда это означает просто «никогда». Такие языковые ловушки готовят немало забавных ситуаций в общении с жителями испаноговорящих стран Нового Света.
Когда-то Кито сиял на солнце подобно Куско, его блеск золотых пластин возвещал, что бог Солнца Инти чтится здесь, а эти земли находятся под покровительством империи Тауантинсуйу, завоевавшей народы киту и кара, проживавшие когда-то в предгорьях Анд. Здесь возвышались храмы и дома, террасы и дозорные башни. Но всё меняется, и, как и в южные провинции, сюда тоже пришли конкистадоры. Приготовившись к нападению испанцев, полководец Руминьяуи, сподвижник Инки Атауальпы, на тот момент уже казнённого в Куско, срыл город до основания. Он прекрасно знал, что сделал со столицей империи Франциско Писарро.
Покоритель инков отправил своего соратника Себастьяна Мояно де Белалькасара на захват северных земель. И в ходе многочисленных стычек индейцам пришлось отступить в непроходимые джунгли Кордильер. Белалькасар был одним из тех, кто организовал засаду с целью захвата Атауальпы. И он же отвечал за транспортировку золота из «комнаты выкупа» в Кахамарке к побережью и погрузку на корабли. Пробравшись в северные районы, он заручился поддержкой народа каньяри, получив от него около десяти тысяч воинов и действуя по старой технологии межплеменных распрей, Белалькасару удалось сломить сопротивление Руминьяуи, пленить его и накинуть на его шею пеньковую петлю, также как и на Атауальпу.
Несмотря на свою «благородную» фамилию Себастьян был обычным крестьянским ребёнком, отличавшимся с детства особой жестокостью. Говорят, что забив мула до смерти за то, что тот не захотел ему подчиняться, он бежал в Севилью от гнева родителей и брата. В то время этот город был самым главным пристанищем разбойников, бедняков и проходимцев. Ведь ему была дарована монополия на торговлю с Вест-Индиями, открытыми Колумбом. И хотя он не находился на берегу океана, по сути своей, в то время он был самым крупным портом Испании. А там, где можно было в одночасье стать богачом, оказывались любые искатели приключений, которым было нечего терять. Себастьян попал сюда вместе с Диего де Альмагро, получившим, также как и он сам, свою звучную фамилию не по знатному роду, а по местности, в которой был найден. Таким же плутом был и незаконнорождённый Франциско Писарро, чью мать, служанку в монастыре, совратил его отец, за что она была изгнана оттуда. Батюшка же перед смертью признал всех своих многочисленных сыновей, кроме одного – будущего узурпатора целого континента. Франциско так и не научился писать, и под каждым его документом значилась лишь несложная петелька вместо росписи. И стоило только кому-то из окружения неосторожно подчеркнуть это, как его карьера заканчивалась в очистительном пламени костра или на виселице.
Всем троим повезло – у них были прекрасные учителя, развившие их жажду власти и насилия до Абсолюта. У Франциско – Алонсо де Охеда, славившейся своей жестокостью не только к индейцам, которых он продавал в рабство, но и к своим подчинённым, которые, не выдержав в результате его бесчеловечности, отправили его под суд. У Белалькасара и Альмагро – Педро Ариас де Авила, основатель Панамы, человек, который, по подсчётам современников, за шестнадцать лет своего правления в Панаме и Никарагуа уничтожил два миллиона коренных жителей.
Волны насилия захлестнули завоёванные земли, а караваны, гружённые золотом, потекли к побережью. Но перемещение по горным дорогам инков доставляло испанцам массу проблем. Непокорные ламы убегали с грузом, забираясь на недостижимые кручи, индейцы-носильщики, поняв ценность золота, скрывались вместе с ним по тайным тропам. Казни и показательные пытки приводили только к ещё большему ожесточению. Снабжение конкистадоров было крайне скудным, а цены на товары из Европы поднимались до неслыханных высот. Точно так же, как в посёлках золотопромышленников Юкона старателям приходилось отдавать большую часть своей добычи за инструмент и еду, испанцам пришлось отдавать награбленное за оружие и амуницию. Металла катастрофически не хватало. Испанцам иногда приходилось ковать подковы из мягкого серебра, чтобы хоть какое-то время сберечь копыта своих коней. Каждая лошадь стоила сто килограмм золота, меч – полкило, штаны или сапоги продавалась за ту же цену, в то время как в самой Испании на пуд золота можно было безбедно дожить до старости, но до родины ещё нужно было добраться, не попав под копьё индейца и не отдав последнее в игре в кости или борделе. И конкистадорам приходилось грабить индейцев ещё и ещё, отбирая еду и одежду, беря пленников и ища легендарные города, закрома которых были полны золотом.
Их было много, людей, которые отвергнув нравственные устои, в погоне за властью и богатством устремились за новые горизонты. Им было всё равно — ведь людям, имеющим только лишь рубашку на своих плечах, терять было нечего, а отсутствие моральных рамок позволяло им совершать невозможное. Нескольким сотням человек за десятилетия удалось сделать то, что не получалось тысячам в междоусобных войнах за века – разрушить самобытный мир. Но немногие смогли воспользоваться награбленным богатством — зачастую, расправившись с индейскими вождями и получив золото, они убивали друг друга в надежде стать единоличными обладателями колоссального состояния. Сьеса де Лион так пишет про конкистадоров, участвовавших в захвате Атауальпы: «Ни один из виновников этой трагедии не закончил свою жизнь естественной смертью. Франциско Писарро в возрасте 66 лет был убит в Лиме приверженцами сына Альмагро. Его брат, Хуан Писарро, умер от раны, полученной во время восстания Инки Манко Канака. Монах Вальверде (участвовавший в вероломном пленении Атауальпы) был убит в Куско, Диего де Альмагро (соратник, а после предатель Писарро) задушен по приказу Гонсало Писарро (брата Франциско). А тот через несколько лет сам погиб от рук испанского палача. Казначей Рикельме был убит булавой мстящих индейцев. Молодой сын Альмагро был казнён на площади в Куско, на том самом месте, где четыре года назад обезглавили труп его задушенного отца. А подлый Фелипильо (переводчик Писсаро, укравший жену Инки) был повешен по приказу Альмагро. Терзаясь угрызениями совести, он горько раскаивался в предательстве, которое совершил, подобно Иуде, против своего властелина…»
Прошли столетия, и герои с предателями смешались в единую культуру, став личностями, чья жизнь навсегда осталась связанной с Эквадором и другими странами Латинской Америки. Непримиримые враги остались не просто в разных городах, но и в разных странах: голова Руминьяуи смотрит тяжёлым взглядом с постамента в городе Отавало, а Себастьян Белалькасар опирается на меч в Сантьяго-де-Кали, указывая рукой за спину. И мне сложно сравнить весомость их вклада в историю, можно лишь противопоставить их вес. Безусловно, на Белалькасара, изображённого во всю высоту, ушло куда больше бронзы, чем на каменную голову Руминьяуи, но каким бы массивным получился индейский военачальник, если бы только он смог подняться в полный рост…
За несколько дней разобраться до конца в хитросплетении маршрутов местного транспорта нам не удалось. Заходя в маршрутные такси, мы подолгу ждали отправления, а отправляясь, приезжали не туда, куда собирались. Иногда одни и те же номера маршрутов в прямом и обратном направлении шли по разным улицам, и это доставляло нам немало хлопот. Единственным понятным транспортом были скоростные рейсовые автобусы, перемещающиеся по городу по выделенным полосам, что существенно ускоряет процесс передвижения, а интуитивно понятные карты – навигацию в мегаполисе. Они вытянулись вслед за городом вдоль долины тремя главными линиями на десятки километров, поэтому иногда путь с одного конца города до другого может составить пару часов. Но, к сожалению, охват данных линий не позволяет попасть по все точки города, и поэтому простые маршрутки, бывало, причиняли нам массу неудобств.
Пристальное наблюдение за навигатором иногда сводит с ума, маленькая стрелка медленно рывками ползёт по безликим линиям улиц на крошечной карте телефона. На светофоре стрелка замирает, превращаясь в кружок, и через некоторое время снова дёргает в путь. Отрываешь взгляд от экрана и смотришь в окно — вместо однообразных многоугольников карты здесь множество зданий, людей и машин, они не знают, что в сердце телефона их не существует, и они удалены как излишняя информация, но они есть, они живут, зачастую, всему вопреки. Мы точно не знаем, где остановка и поэтому, прокладывая себе путь локтями, подходим к двери автобуса в надежде что шофёр, заметив нас, тормознёт на остановке. Автобус слегка прибивается к краю автострады и тормозит. Мы выходим и бредём вдоль сизой от помоев канавы, ища нужный нам поворот. Где-то там, выше, среди гроздьев зелени деревьев находится подъёмник на самую высокую обзорную площадку города.
Открытый десять лет назад комплекс Телеферико, должен был стать парком развлечений для местных жителей и туристов. Но многообещающее начало довольно быстро сошло на нет. От первоначальных кафе и магазинчиков осталась только треть. Здания смотрятся довольно обветшало, а подъёмные эскалаторы не работают. Мы отстаиваем небольшую очередь за билетами на подъёмник и заходим в кабинку. Характерный стук роликов и держателя канатной дороги прерывается, и мы взмываем по натянутому тросу вверх, карабкаясь по скалам к обзорной площадке, откуда обнажённый город виден до самых своих отдалённых кварталов.
Чешские путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зигмунд так описывают Кито с высоты горных пиков: «Город раскинулся на дне живописной долины, напоминая огромное стадо овец, которых стерегут исполинские сторожевые псы. Овечки эти, кроткие, смирные и робкие, разбегаются во все стороны, кое-где их разделяют изгороди улиц, а там они снова собираются в небольшую отару, пытаясь забраться по склону на одну из ближайших гор. Первая из этих гор — Ломо-де-Ичимбиа — обосновалась на юге, прямо в передней. Хлебец, Эль-Панесильо — закатилась на западный край города. Издали за головным дозором города следят первый и второй эшелоны резерва, сплошь богатыри, вулканы высотою от четырёх до шести тысяч метров: Атакасо, Пасочоа, Руминяви, Синчолагуа, Антисана, Корралес, Памбамарка, Кайамбе, Сараурко и бог весть ещё какие! А совсем близко, на северной окраине города, расположился самый славный из них, знаменитый Пичинча.»
Я стою на склоне вулкана, подо мной сотни метров высоты, за которой, на самом дне, рассыпался бисером зданий город Кито. Буквально десять минут подъёма на Телеферико, и человеку открывается возможность покорить четырёхтысячную отметку, выше которой у неподготовленного путешественника, зачастую, начинается кислородное голодание. Вулкан состоит из двух вершин: Руку (Rucu) и Гуагуа (Guagua), находящихся ещё выше обзорной площадки на полкилометра. Копье старого пика припорошено снегом и кажется крутым и неприступным, а склоны молодого, наоборот, пологи. И сразу не понять, что это кальдера вулкана, извергавшегося последний раз менее десяти лет назад. О Пичинче в Кито вспоминают каждый год 24 мая, устраивая на улицах города парад. Дело в том, что именно здесь республиканцы под командованием Антонио Хосе Сукре одержали в тяжёлой схватке победу над роялистами. Тем самым освободив город от испанцев и положив серьёзный козырь на карточный стол в сложившемся в начале девятнадцатого века политическом преферансе. Во многом это определило крах трёхсотлетнего могущества испанской короны в Новом Свете.
Теперь Эквадор — независимое государство со всеми атрибутами власти: президентом, верховным судом и парламентом. Но свободно ли оно? Даже внутри страны постоянная борьба за власть делает политическую ситуацию неустойчивой, а внешнеполитическое влияние государства сведено к минимуму из-за неусыпного контроля со стороны Соединённых Штатов Америки. Гуаякиль, забравший на себя полномочия экономической столицы, никогда не был против разделить с Кито и другие привилегии. Но гуляя по городу, не чувствуешь внутренние противоречия государства. Может быть, потому что он слишком самоуверен и амбициозен, а может быть, потому что Кито просто пытается быть выше этого, поскольку сам находится у самого неба, и, возможно, ближе к нему, чем какая-либо чужая столица. Он располагается почти на экваторе на самой выпуклой части Земного Шара, да ещё и на высоте 2 800 метров, но, даже находясь так близко к звёздам, остаётся ли он до конца понятым и слышат ли его молитвы небеса?..