Я был рожден, как лилия в саду,
И так же был воспитан.
Когда же час пришел мой,
Когда ослаб я,
И время пришло моей смерти,
Я сдался
И умер
Потом.
Инка Пачакути
Почти полтысячелетия, как белый человек стал хозяином огромных земель, растянувшихся от побережья Тихого океана к Атлантическому. Стальные клинки и свинец жалили тела индейцев, делая их рабами или же освобождая дух от порочной плоти. Здесь наживались огромные состояния, и каждый бледнолицый считал себя властелином. Индейцев продавали, морили голодом, заставляли работать и платить оброк, убивали ради потехи. Человек не белой расы считался вещью, на которую распространялись равные права, что и на домашнюю скотину или другое имущество. Но прошли столетия, и пусть концерны, стоящие у истоков любых капиталов и управляющих чиновниками, военными, финансистами и благотворительными компаниями, принадлежат американцами и европейцами, и их права не только не потеряли свои силы, но и более упрочились, обычные рядовые «гринго» теперь не имеют таких привилегий, какими пользовались раньше. Время конкистадоров прошло, белый человек стал слабее, он уже не берёт желаемое силой, а расплачивается за всё валютой.
Мог ли представить испанский завоеватель или немецкий коммерсант, что европеец будет приезжать в Латинскую Америку, чтобы не отбирать и зарабатывать, а тратить. Для метисов европеец хоть и остался жителем более благоустроенного и богатого мира, но перестал вселять суеверие и боязнь. Он стал для него возможностью зарабатывать, как раньше для европейца — абориген. Для индейцев же белый человек в основном — просто чужеродный субъект, пытающийся ворваться в их внутренний мир и обычаи. Но если раньше он вселял страх и ненависть, то сейчас – лишь равнодушие и презрение. Теперь европеец стал простым смертным, потеряв титул божества. Когда-то существовавшее уважение растворилось в глубине столетий. Он стал разменной монетой в борьбе жителей Нового Света за своё благополучие.
С каждым разом расплачиваясь всё большими суммами за растущую стоимость виз, транспорта, еды и жилья, они словно платят долги с гигантскими процентами, скопившиеся со времен их предков, первыми ступивших на эту землю, первыми отобравших золотые символы власти индейских вождей и правителей, первыми клеймившие плечи аборигенов. Но европейцы слишком слабы, чтобы возражать, в них нет больше уверенности в своем превосходстве, им приходится подчиняться новым, установленным не ими порядкам. Теперь на улицах не услышать уважительных обращений «сэр», «мистер» или «синьор». Всех «гринго» окликают по простому — «амиго», словно мы все успели давно стать закадычными друзьями. Будто и не было сотен лет угнетения, войн за независимость и отстаивания своих прав. Словно все связи хозяин-раб, господин-слуга и начальник-подчиненный в момент забылись, и их зарыли в шлаке истории, как топор войны. Нас приблизили к себе, в действительности, высказав к нам своё презрение.
Я никогда не мог представить, что такое количество людей будет радо видеть меня, и, несмотря на то, что нас никто друг другу не представил, негласно мы — «амигос». Что подружило нас: общие стремленья, интересы или бизнес? Что сделало нас ближе: один язык, религия, культура? Я думаю, что только деньги. Их порочный свет и неутолимая человеческая жажда возвела белого человека в ранг «названного друга». Как в арабских странах чаще всего вслед проносится «my friend», что не имеет ничего общего с дружбой, так и здесь «amigo» стало хамоватым окликом для туристов. Но мы лишь молчим и улыбаемся, пытаясь быть доброжелательными и открытыми, ведь мы друзья, по крайней мере, нас так здесь называют…
В современном мире зачастую стало просто стыдно иметь светлую кожу, здоровый образ жизни, традиционную сексуальную ориентацию. Кажется, что любым своим шагом мы ущемляем чьи-то интересы, и уже из-за каждого угла нам готовы кричать о чудовищной дискриминации. Быть нормальным — не модно, скучно и даже опасно. В век раскрепощённости и свободы слова такие понятия как семейные ценности, справедливость, честность и альтруизм отошли на второй план. О них не принято говорить в открытую, так как это может ущемить чьи-то права. Люди привыкли зарабатывать деньги и совершать логические поступки, быть прагматиками и соблюдать толерантность, доходящую иногда до такой степени, что прямые интересы человека и его репутация попираются криками толпы. Наверно, мы слишком долго не замечали других людей среди нас, и теперь они, имея свободу, слишком истово прокладывают свой жизненный путь, наступая по дороге на чужие ноги.
Сухой ковыль ходит волнами по крутым склонам гребней гор. Горошины камней обнажают проплешины недавних оползней. Острые копья деревьев рвутся к солнечному свету – такому редкому гостю в глубоких ущельях каменных джунглей. Среди пожухлой травы видны тонкие нити молодой зелени, обрамляющие едва теплящиеся жизнью ручьи горных рек. Вокруг них сосредотачивается вся сила, вся энергия, всё созидание этих мест. Пастухи выгуливают своих лам и лошадей, утлые деревянные домики спасают их жён от ночного холода и разгула природы. Женщины жнут снопы тростника и таскают воду. Где-то за соседним хребтом точно такая же повседневность, если, конечно, там есть собственная речка, дающая жизнь. Но люди живущие, казалось бы, в нескольких километрах друг от друга, возможно, не встречались и не встретятся никогда. Скалы разделяют их неприступными стенами, с которыми не может сравниться ни одно рукотворное сооружение человека.
Перрон неторопливо уходит вместе со зданием вокзала влево, и солнечные зайчики начинают медленно скакать по полированной древесине столиков вагона, заглядывая в чужие сумки и карманы. Металлические ленты железной дороги начинают с юношеским азартом пересчитывать деревянные шпалы, а низкие кусты обочин — махать сотнями рук с зелёными платочками, шепча свою прощальную песню. Червонно-серый угловатый тепловоз, заносчиво пыхтя и переваливаясь, медленно ползет по проторенной дороге, вперяясь в склон маленькими красными от недосыпа прожекторами сигнальных огней. Контрастные тени склонов делят секущими линиями, словно взмахами арабского ятагана, зоны солнца и зоны тьмы, пресекая любые соприкосновения двух разных миров друг с другом. Вагон один за другим медленно катится по кромке горы, боясь оступиться и рухнуть в ущелье, как это случалось уже много раз до него, когда дорога к «Носу Дьявола» приводила в его глотку.
Мы не успели совсем чуть-чуть. Ещё совсем недавно по этой восстановленной железнодорожной ветке ходил обычный товарняк от Риобамбы (Riobamba) до Сибамбе (Sibambe), где наверху, между приваренными к крыше перилами, сидели страждущие новых эмоций и любители кислородно-адреналинового коктейля. Туристы толпами приезжали сюда, чтобы прокатиться на захватывающем аттракционе, бывшем когда-то для многих людей единственным средством, чтобы попасть из северной части Эквадора в южную и обратно.
В начале двадцатого века долины тропических Анд огласились рокотом сотен звуков, но это были не извержения вулканов, землетрясения или гром небес. Это были взрывы динамитных шашек, выгрызающих в плоти гор цепи тоннелей, призванных соединить всю страну единой магистралью. Горы сдавались не сразу, камни упорно стояли на страже долин, владычество над которыми было безмерным целые тысячелетия. Но гильзы и фитили сотрясали основы скал снова и снова, дожидаясь, когда монолитные скалы превратятся в щебень и пыль. И им это удавалось, но вместе с душой монолитных гигантов, взмывающих в стороны фонтанами гранитных брызг, в небеса уносились души сотен рабочих, тех, кто продешевил со своим единственным товаром, который правительство готово было менять на еду – со своими жизнями. Человек победил горы, но он не мог победить время, и уже к середине прошлого века большая часть дороги была погребена под завалами и тоннами породы, обрушившимися на тоннели и мосты. Последней станцией, восстановленной в данный момент, является Сибамбе, откуда «Нос Дьявола» – гора, собравшая наибольший кровавый урожай, видна в полный рост. Железная дорога спускается вниз не спиралью, так как длинные плавные дуги, которые необходимы поезду, невозможно воспроизвести на подобном склоне. Её траектория напоминает падающий лист, когда поезд, словно маятник, делает несколько колебаний, с каждым разом теряя высоту на очередном перегоне, пока полностью не спускается вниз долины.
Эта дорога была важной транспортной артерией к местности, куда не ходил другой транспорт. Люди толпами грудились на крышах вагонов в виду отсутствия мест внутри, и ежегодно гора забирала свою дань несчастными путниками, неосторожно оступившимися во время резких толчков или торможений. В память о таком способе передвижения любители острых ощущений продолжали свои путешествия, сидя на самом верху, где прозрачный звенящий воздух раскрывал потрясающие виды без стекол, рам и решёток.
Но время прошло. Цивилизация появилась и здесь, посадив туристов в нарядные аквариумы вагонов с собственным экскурсоводом, сухим пайком и танцами местных жителей, завершающих увеселительную прогулку европейских пенсионеров по дороге, построенной кровью и потом индейцев кечуа, чьи имена разнеслись вместе с песней ветра, чьи речи слились в многоголосье эха гор, чьи лица смешались с камнем и зеленью… Цивилизация подарила нам дорогу до места, где в каждой скале, в каждом выступе, в каждом дереве можно увидеть, если приглядеться, спокойные суровые черты индейцев, страдавших для того, чтобы мы были счастливы.