У нас перемены к лучшему следуют с такой быстротой,
что ничто хорошее не успевает прижиться.
Хенрик Ягодзиньский
Ещё в начале позапрошлого века Гуаякиль стал крупнейшим портом на западном побережье Южной Америки, открыв тысячам авантюристов ворота сельвы для покорения золотых предгорий Анд. Являясь самой важной точкой пересечения морских путей, при этом не находясь на берегу океана, в короткий срок Гуаякиль снискал себе славу ключа для завоевания легендарного Эльдорадо. Он был испепелён десятками пожаров, разграблен набегами пиратов и обескровлен эпидемиями болезней, но вновь и вновь восстанавливал былую значимость, тесня своих конкурентов и маня молодых искателей приключений, разбойников и шарлатанов.
Его основал Себастьян де Беналькасар, сподвижник Писарро, чья безудержная жестокость истребила тысячи аборигенов, осветив чёрные звёздные ночи яркими вспышками обжигающих костров. А те отвечали ему той же монетой: суровая кара ослабленных, но разъярённых индейцев не оставляла от бальсовых домов колонистов и следа. Но гавани полноводной дельты реки были столь удобны и важны для испанцев, что они вновь и вновь возвращались на земли, принадлежащие девственным джунглям эквадорских лесов. Жители возводили дамбы, укрепляли берега, строили доки и рыли каналы, создавая один из самых мощных портовых городов Нового Света. Расположившись в дельте Гуаяса (Rio Guayas), он избегал приливов, бурных течений и непогоды, давая возможность кораблям пережидать бури и отдохнуть.
Ещё во времена испанских колонизаторов отсюда вглубь материка шли практически все грузы, даруя местным дельцам богатство и процветание, а остальным — горе и беспросветное будущее, плодя нищету и ненависть и заполняя ближайшие холмы безымянными могилами грузчиков, плотников и уборщиков тростника. А так как испанские колонии не имели права торговать между собой в обход метрополии, то местные джунгли и рукава реки служили прекрасным пристанищем контрабандистам, знающим толк в прибыльной торговле. Здесь продавалось всё, и звон эскудо нежно ласкал слух энкомендеро, пока ошпаренные кожаные кнуты разрывали спины рабов, лопающиеся от ударов, словно натянутые мембраны барабанов.
Гуаякиль стал самым крупным городом Эквадора, впитав в себя всю мощь финансового рынка региона. Начав разрастаться с небольшого холма Серро Санта Анна (Cerro Santa Ana) и поселения в несколько сотен человек, мегаполис достиг размеров трёхмиллионного человеческого муравейника, расползшегося своими домами и автомагистралями на десятки притоков полноводной Гуаяс. Сегодня через этот город плывут не только корабли и реки денег, но и воздушные суда. Ежегодно более полумиллиона человек пользуются услугами международного аэропорта Хосе Хуакин де Ольмедо. Местные власти стараются сделать Гуаякиль узнаваемым, а основные районы – туристическими. Обустраиваются набережные, открываются музеи, организовываются прогулки на корабликах по притокам реки, но несмотря ни на что город остаётся в основном только транспортным узлом, где туристы с небольшой задержкой коротают своё время в предвкушении встречи с удивительным доисторическим миром, изолированным от других экосистем на протяжении тысяч лет – Галапагосскими островами. Туда же отбываем завтра и мы, но пока, воспользовавшись свободным днём, идём гулять по улицам мегаполиса.
Сотни бетонных коробок, сложенных в ровные квадраты кварталов, бегут асфальтовыми лентами в разные стороны. Только редкие пиксели парков разрушают монотонный строй одинаковых зданий. Когда-то эти дома возводились из добываемого в джунглях ценного дерева бальса, которое в два раза легче пробкового. Из-за доступности и лёгкости в обработке его использовали практически для всего, и даже в прошествии веков за нарядными штукатурными фасадами колониальных строений крылись не каменные, а деревянные каркасы, на которые прекрасно ложился любой декор. Но теперь серый бетон властвует как в бедных пригородах, так и в правительственных кварталах, нисколько не стыдясь своей всепоглощающей безнаказанности, и лишь некоторые здания сохранили своё настоящее лицо, правда, спрятав его под изрядным слоем строительного макияжа.
Прорываясь сквозь шум и духоту рабочего района, мы заглядываем в узкие клетушки первых этажей в поисках среди многочисленных лавок и мастерских какой-нибудь столовой. И вот, пройдя несколько кварталов, мы натыкаемся на небольшое кафе, столиков на шесть, заполненное разношёрстным людом. Непривыкшие к подобным посетителям местные кидают на нас взгляды, но тут же одёргивают себя и возвращаются к своим делам, правда ненадолго – любопытство берёт своё. На белых сдвоенных столах на четырёх человек, валяются засаленные распечатки «меню дель диа» в потёртых пластиковых файлах. Мы смотрим в перечень «блюд дня» и подзываем к себе обслуживающий персонал. Длинный тощий мужчина нехотя походит к нам. На нём серая от множества стирок рубашка с закатанными рукавами и брюки с немного коротковатыми штанинами. Но видно, это не от неряшливости, а от скромного достатка. Его черты лица резки и взгляд напряжён, но после того, как мы по-испански спрашиваем у него, что осталось из сегодняшней еды, он тут же расслабляется, поняв, что ему не придётся долго объяснять гринго меню и вспоминать свой скромный запас английских слов. Он принимает заказ и уходит. Потолочные вентиляторы медленно проворачивают жаркий воздух, поднимающийся вверх, их неспешность гипнотизирует, и несколько минут пролетают незаметно. Перед нами возникают тарелки с куриным супом и лапшой, рисом, подливой и тонким ломтиком мяса, в стакане компот из местных фруктов диковинного вкуса. Для обеда за пятьдесят рублей вполне достойно. Мы быстро уплетаем еду и возвращаемся на улицу, сочащуюся полуденным солнцем.
Часто жители Эквадора между собой веселы и общительны, но стоит появиться в их окружении иностранцам, как они становятся сдержанно холодны и молчаливы. Но не стоит их упрекать за это. Ведь всему виной языковой барьер. Лишь попытавшись сказать пару слов на испанском, вы обретёте в их лице друга. Они приложат все возможные усилия, чтобы ухватиться за вашу фразу, и выдадут вам целую тираду, постаравшись за минуту предоставить максимум информации, начиная от прогноза погоды и заканчивая описанием места, где в городе находится самая чудодейственная католическая реликвия, способная помочь вам от всех болезней. Впрочем, в первом вы вряд ли будете нуждаться, ведь Эквадор – это страна, где не бывает ураганов, тайфунов, циклонов и антициклонов, здесь одни из самых равномерных климатических условий на планете. Просто полгода в стране идут дожди, а другие полгода их нет, и только в горной части выше облаков разнообразия ещё меньше – осадков там не бывает практически никогда.
От центрального рынка мы сворачиваем на улицу Клементе Бальен и Мильян (Clemente Ballen y Millan) и идём в сторону набережной, названной именем Симона Боливара. Над кровлями зданий высятся два шпиля башен Собора святого Петра (Catedral de San Pedro), одного из главных памятников архитектуры города. Первоначально он был деревянным, как и остальная застройка, и находился на холме Санта-Ана (Cerro Santa Ana), но после очередного пожара был перенесён на центральную Площадь Армас (Plaza Armas), а после и вовсе возведён в камне. Уже на протяжении почти ста лет филигранные шпили собора возвышаются городом, словно маяки-близнецы указывая на главное религиозное сооружение мегаполиса. Кремовые стены храма, отделанные белым кантом, венчает красная покатая кровля сводов. Центральная розетка из резного камня, так же как и три портала с архивольтами главного фасада преображаются ночью в яркие жёлтые акценты. Башни-близнецы с настенными часами подсвечиваются нежно сиреневыми цветами, обретая романтический шарм готических зданий Франции. Внутренняя отделка собора лаконична и даже, возможно, в некоторой степени строга. От гнетущего впечатления спасают лишь светлые тона и ряд витражей под стрельчатым сводом с массивными хорошо различимыми нервюрами, оттеняемыми богатым светом, льющимся сквозь купола.
Напротив собора, вытеснив дома, разместилась бывшая площадь Армас, а ныне Парк Семинарио (Parque Seminario). На небольшой территории среди чугунных арочных заборов и треугольников сочного газона нашли себе дом десятки игуан. Эти забавные рептилии, покрытые плотной чешуёй, разлёгшиеся на тёплых камнях, кажутся совсем не уродливыми, а вполне симпатичными созданиями. Их округлые щёки белого цвета разлинованы чёрными дугами, уголки рта загибаются вверх, а глаза прикрыты, будто игуаны находятся в томной неге. Высокая щётка гребня топорщится, словно принимая незримые сигналы микроволн, а жёсткая кожа кажется невообразимо чудесной, в ней переливаются малахитовые, опаловые и апельсиновые оттенки.
Местные обитатели настолько привыкли к соседству с людьми, что нисколько не боятся их, растягиваясь посередине тротуаров и дорожек, и даже позволяя детям дёргать себя за хвост. Некоторые из рептилий, избегая излишнего внимания, располагаются на деревьях, сливаясь с их окраской, и только свисающие вниз хвосты выдают их истинное местоположение. Игуаны здесь занимают место домашних животных, на улицах нельзя встретить бездомных кошек или собак, зато предостаточно меланхоличных рептилий, делящих парки с голубями. Хочется наблюдать за ними часами, находясь в своеобразной медитации, но у нас нет достаточно времени для этого, поэтому мы прерываем нашу встречу и идём в сторону Малекона (Malecon), расположенного в трёх кварталах от Парка Семинарио.
Народу немного. Набережная девственно чиста и просторна, от деревянного города конца девятнадцатого века не осталось и следа. По краю улицы возвышаются каменные фасады административных зданий и гостиниц, с другой стороны бетонная стена срывается вниз к водам могучей реки. Сегодняшние городские отели полны роскоши и величия. Они готовы предоставить утомлённым бизнесменам комфорт и внимание двадцать четыре часа в сутки, соответствуя мировым стандартам пятизвёздочной классификации. Но ещё в конце девятнадцатого века большинство путешественников останавливалось на постоялых дворах или на фермах, а на весь город существовало лишь две гостиницы, чьи высшие категории были присвоены только по двум причинам: они были крыты оцинкованным листом, предотвращающим распространение пожаров, и их кровати снабжались защитными сетками от комаров.
Массивные корни деревьев вгрызаются в почву, вздымая плитку мостовых и разрывая асфальт. Видно, каких усилий стоит человеку замедлить натиск природы. Растительность властвует в стране, но наряду с проблемами даёт людям и заработок. Эквадор является одним из главных мировых поставщиков цветов, и я ожидал увидеть на Малеконе лотки продавцов, заставленных доверху букетами роз, ирисов, альстромерий и гвоздик. Но думать так оказалась также наивно, как если бы я полагал: раз в Эквадоре добывается нефть, то здесь на каждом углу должны стоять ребята с бензиновыми пистолетами и всякому желающему наливать канистры до краёв. Все цветы продаются на голландских аукционах и после с ферм доставляются на самолётах своим покупателям на других материках. Такое волшебство, как миллионы роз и поля хризантем не видит простой обыватель, и только работники, получающие по полдоллара в час, имеют возможность насладиться роскошью оттенков и форм сотен видов цветов, но им некогда поднимать спины от грядок, требующих постоянного ухода и забот.
Напротив Площади Администрации, охомутав швартовами пристань, замер трёхмачтовый парусник. Тонкая цепь людей выстроилась в очередь к его трапу, ожидая возможности осмотреть судно. Торс корабля слегка покачивался, будто проверяя прочность своих пут в желании скинуть надоевшие тросы с кнехт и рвануть с места, спустив паруса. Но шпринги были крепки и не пускали исполина на волю, заставляя проглатывать всё новые и новые порции людей, исчезающих в утробе парусника. По правую сторону среди зелёных крон торчал шпиль башни соломенного цвета, отделанный в марокканском стиле белым ажуром. Мы повернули в противоположную сторону и двинулись в направлении Лас Пеньяс (Las Peñas). Этот район когда-то являлся одним из первых в городской застройке Гуаякиля, но находился на самом краю. Его центральной частью является холм Санта-Ана, где прежде располагались укрепления, защищавшие побережье от пиратов, а после — живописный район, заселённый творческими людьми и политической элитой. Но многочисленные пожары не оставили от исторической застройки и следа. И сегодня все колоритные улочки и уютные дома с яркими разноцветными фасадами, притулившиеся на склонах холма, являются воссозданием облика старого деревянного Гуаякиля.
Вершину Санта-Аны венчает маяк, всегда полный любопытных туристов, и одноимённая церковь с черепичной кровлей терракотового цвета. Каменная мостовая обрамлена опрятными скамейками и равновеликими пальмами, с удовольствием нежащимися в щедрых солнечных лучах. Это чуть ли не единственное место в городе, откуда можно наблюдать одновременно за новой и старой частью мегаполиса, занимающего сегодня три сотни квадратных километров. На севере видна стрелка рек Дауле (Rio Daule) и Бабаайо (Rio Babahayo), которые и формируют русло самой полноводной реки Южной Америки, впадающей в Тихий Океан. На образованном ими мысе раньше располагались многочисленные гасьенды, построенные французскими переселенцами. Сегодня здесь находятся дорогие виллы на искусственных озёрах и территория Исторического Парка Гуаякиля. Два моста Унидад Насиональ (Puente de la Unidad Nacional) словно братья сшивают берега рек так, что границы между кантонами стираются, и город Дуран (Duran) вполне можно считать обычным пригородом Гуаякиля. Долгое время застройка мегаполиса была хаотичной, и на периферии возникло множество нелегальных кварталов, заселённых людьми, спустившимися в дельту реки в поисках любой работы. Они пополнили орды грузчиков и работников плантаций, снизив и без того беспрецедентно дешёвые расценки на человеческий труд.
Эквадор является самым крупным экспортёром бананов в мире. На его долю приходится более четверти всех поставок. Тысячи тонн этих фруктов стекаются с плантаций к побережью и перегружаются на суда, чтобы после оказаться в главной портовой гавани страны. Вдоль изрезанного побережья под густыми кронами джунглей раскидано множество деревень, и там, где может пристать более-менее крупное судно, изъеденные временем причалы не перестают заполняться старенькими шхунами и толпами рабочих. Цепочки грузчиков тянутся длинными нитями, перенося с берега в трюмы судов гроздья бананов, стараясь унести по две штуки за раз. Каждая из них весит до тридцати килограмм, но людям некогда думать об усталости, треть населения страны живёт за чертою бедности, и если захочется отдохнуть, то вместо тебя в строй встанут более выносливые и послушные батраки. Поэтому каждый из них работает до гудка, пока трюмы не будут полны зелёных связок. Корабли их доставят на сортировочные станции, их упакуют в коробки и наклеят этикетки, отчего их стоимость вырастет в несколько раз. После их перевезут в портовые доки Гуаякиля и погрузят на гигантские плавучие рефрижераторы, на которых миллионы ящиков пройдут океаны, до оптовых баз развитых стран, и их цена поднимется снова. После логисты отправят их в распределительные центры, где они для искусственного созревания пройдут этап газации смесью азота и этилена в специальных камерах, а оттуда их перевезут в города, чтобы те оказались на полках магазинов и вновь подорожали.
Перевозка бананов — не дешёвое удовольствие: они должны находиться при температуре не больше четырнадцати градусов, иначе могут вызреть в трюме корабля, и тогда огромная партия будет просто испорчена. Но даже после стольких итераций стоимость килограмма бананов в розничном магазине не превышает одного доллара, и можно только представить, сколько стоит он на плантации в далёком Эквадоре. Но людям, которые собирают, сортируют, грузят и транспортируют их в Гуаякиль не до цен на мировых рынках, им просто нужно заработать хотя бы чуть-чуть, чтобы можно было завтра прокормить свою семью. И за домами, ласкаемыми тропическим солнцем, с видом на белоснежные пляжи, вырастают, съедая сельву, сотни гектаров травянистых растений высотой в десяток метров. Они жмутся друг к другу, шелестя своими огромными листьями, будто прося извинения у джунглей за то, что их корни выпивают все соки земли, когда-то принадлежащей вечнозелёному тропическому лесу.
Площади, парки и аллеи Гуаякиля венчает множество статуй. Знакомство Эквадора с европейской культурой и модой зачастую начиналось с бронзовых и каменных фигур на постаментах. Их металлический блеск и холод мраморного сияния словно противопоставлялся шероховатости деревянных фасадов зданий. Первым монументом, появившимся в Гуаякиле, стала статуя Висенте Рокафуерте, сегодня расположенная на небольшой площади Сан-Франциско. Он был губернатором города в середине девятнадцатого века, и именно он подарил городу часы, красующиеся на Часовой башне в мавританском стиле, расположенной на набережной. Его портрет можно встретить на десятитысячной купюре Эквадора, правда, попадающейся теперь только в антикварных магазинах. За этой статуей последовали и многие другие, выполненные французскими и итальянскими мастерами. Множество скульптур можно обнаружить на Главном кладбище города, где похоронены уроженцы Гуаякиля, чьими именами названы улицы и целые города страны: Виктор Эстрада, Элой Альфаро, Хосе Хоакин де Ольмедо, Висенте Рокафуэрте, Педро Карбо и Долорес Сукре.
В истории борьбы за независимость латиноамериканских государств начала девятнадцатого века Гуаякиль сыграл значительную роль. Здесь 26 июня 1822 года встретились два великих освободителя: Хосе де Сан-Мартин и Симон Боливар, чьи имена спустя две сотни лет до сих пор являются самыми узнаваемыми в Южной Америке. В каждом городе есть улицы или площади, названные их именами, а по количеству возведённых в честь них монументов они могут посоперничать с Вашингтоном, Колумбом и Лениным. В память об этой встрече на набережной стоит ротонда белого мрамора, где в крепком рукопожатии застыли статуи Сан-Мартина и Боливара, обращённые друг к другу лицами с волевыми и тяжёлыми взглядами. Их встреча не была стенографирована, и её подробности полны тайн, ушедших в века, скорее всего, навсегда. Но именно она сыграла решающую роль в дальнейшей судьбе каждого её участника. Настоящее место переговоров теперь уже увидеть нельзя. На его месте находится большое здание Национального банка, на фасаде которого прикреплена небольшая табличка, гласящая о произошедших здесь два века назад событиях. Но это место не туристическое и вряд ли остаётся замеченным даже местными жителями, не говоря уже об иностранцах.
Сан-Мартин и Боливар организовали переговоры, чтобы решить судьбы десятков миллионов людей. Освободитель Севера и Освободитель Юга почти год вели переписку, чтобы встретиться на два дня и после этого уже не увидеться никогда. Эти великие люди уважали друг друга и строили большие надежды на предстоящие переговоры. Сан-Мартин надеялся получить военную поддержку для борьбы с последними роялистами в Верхнем Перу (Боливия), а Боливар – на установление границ между Перу и Великой Колумбией.
За пару недель до встречи Боливар с войсками вошёл в город, и Гуаякиль был окончательно присоединён, как часть бывшей аудиенсии Кито, к Великой Колумбии. До сих пор тайна переговоров тревожит умы историков, и ни один значимый труд об этапах становления молодых государств Нового Света не упускает из виду это событие. В течение прошедших двухсот лет появлялись сотни книг, посвящённых встрече, возникали десятки новых исторических документов, найденных в архивах, и опровергалась их подлинность, рождались версии и строились догадки. Но основных вариантов только два: Сан-Мартин и Боливар смогли договориться об объединении сил и дальнейшей борьбы за свержение испанского протектората под предводительством последнего или Боливар смог навязать свою позицию Сан-Мартину и заставить уйти с политической сцены. Но как бы там ни было, эта встреча повлияла не только на дальнейшие судьбы государств, но и на самих лидеров. Боливар закончил дело революции, с огромными усилиями освободив Перу от роялистов, которые только в 1826 году сдали последний очаг своего сопротивления – город Кальяо. А Сан-Мартин, вернувшись после встречи в Лиму, сложил с себя полномочия и отказался от всех должностей. Он уехал на родину, в Аргентину, откуда начинал своё победное шествие Освободителя Юга, но раздираемая переворотами страна не смогла принять своего героя, и, не пробыв там и года, он волею судьбы вместе с дочерью поселяется во Франции, против которой вёл освободительную войну, ещё служа испанской короне.
Истории трудно вспомнить политического деятеля такого масштаба, который на пике своей известности и всенародного признания заканчивает политическую карьеру и уходит в добровольное изгнание. Он пишет своему другу О’Хиггинсу, ставшему благодаря ему президентом Чили: «Я устал от того, что меня называют тираном, приписывают желание стать королём, императором и чуть ли не самим дьяволом. С другой стороны, моё здоровье ухудшилось. Климат этой страны может свести меня в могилу. Моя молодость была отдана службе в Испании, зрелые годы — моей родине. Полагаю, у меня есть право распорядиться своей старостью». Он проводит на чужбине двадцать восемь лет, неоднократно предпринимая попытки вернуться на родину, но его противники не дают ему этого сделать, и он умирает в тихом городке Булонь-сюр-Мере, пережив Боливара на два десятка. А его прах через тридцать лет после смерти возвращают в Аргентину, где он и по сей день покоится в стенах главного собора Буэнос-Айреса. Сан-Мартин помог трём государствам обрести независимость, и теперь в Аргентине его называют Отцом нации, а в Перу и Чили — Освободителем и Заступником.
Прошли два века, и оба героя остались в памяти людей как равные борцы за свободу в противовес плеяде алчных диктаторов, раздиравших позже страны Латинской Америки в борьбе за власть и богатство. И не смотря на то, что Сан-Мартин был выше Боливара на четверть метра, а их взгляды на дальнейшее устройство государств не совпадали, оба они мыслили глобально, оба хотели объединённой федерации американских государств, и оба остались на постаменте одинакового роста и одинакового значения для истории независимости своих народов.
Вечер зажигал огни большого города и выпивал воду реки до самого дна. Красные мазки автомобилей чертили ленты, связывая каменные здания в узлы нарядных подарков. Этот город преподнёс нам несколько часов своей компании. Он не был прочь познакомить нас с деталями и очерками из своей жизни, но не желал при этом распахнуть свою душу до конца. Мы возвращались в отель, чтобы завтра двери аэропорта отрезали от нас прошлый материковый мир, впустив в сферы океана. И это не была грусть расставания, это была радость новой встречи.