Если бы меня в детстве спросили, куда ты однозначно не попадешь в своей жизни, я бы задумался. Может, на Северный Полюс или в Новую Зеландию, а может, на Килиманджаро. Наверное, я бы не вспомнил про остров Пасхи, затерянный в Тихом океане. Про этот загадочный клочок суши, исследованный Кэтрин Раутледж, Себастьяном Энглертом и Туром Хейердалом, про этот оплот неизвестной цивилизации, создавшей свою неповторимую культуру. Но я бы не подумал о нём лишь потому, что мне действительно никогда не пришло бы в голову, что я когда-нибудь окажусь здесь.
Три тысячи семьсот километров до ближайшей земли, долгий путь среди бесконечной воды, проделанный какими-то смельчаками ради колонизации крохотного острова, образованного извержениями вулканов. Как в этом огромном океане они смогли найти полторы сотни квадратных километра земли, не имеющей ни одной реки? Как люди бронзового века смогли достичь этого острова в то время, когда китайцы еще не решались отправлять свои джонки далеко в океан, а викинги были дикими племенами, опасающимися покорять воды Балтийского моря? До острова Пасхи ещё дальше, чем от Архангельска до Лондона, маршрута, открытого Ричардом Ченслером в 1553 году, когда он по поручению английского короля Эдуарда IV отправился на поиски северного пути в Индию и Китай, пути, пройденного им на трехмачтовом паруснике, не известном древним корабелам Океании и Перу. Отважность на грани отчаянности первых моряков вызывает уважение, смешанное с непониманием — ради чего древние исследователи рисковали жизнью, когда шанс не вернуться был колоссально высок? Но неудачные попытки соплеменников не останавливали людей в безудержном стремлении покорить неизвестные земли, узнать предел своих возможностей, зачастую заплатив за это жизнью.
Влажный воздух незнакомого климата пробежал бризом по моей коже и заполнил лёгкие цветочным ароматом с нотками солёного моря. Полог облаков стелился почти на всю ширину небосклона, но находился так высоко, что чувство безграничности просторов настолько сильно экзальтировало мое воображение, насколько ощущение бренности заставило почувствовать себя крупицей времени, сдуваемой с зеркальной поверхности колеса Махаяны. Мы оказались у самой границы единственного на острове города – Ханга Роа, который собрал в одном месте почти всех жителей Пасхи, за исключением тех фермеров, что предпочитают вести уединенный образ жизни. Пассажиры самолёта быстро растеклись по улицам города, заселяясь в крошечные отели в сопровождении встречающего персонала, местные жители разбрелись по домам. Мы же отправились искать своё жилище по очень приблизительной карте маршрута.
Никто теперь не скажет настоящего имени этого острова. Сами пасхальцы называют его Рапануи, но и это исследователями не считается самоназванием. В некоторых источниках его именуют как Те Пито о те Хенуа, или Пуп Вселенной. Это не удивительно, ведь долгое время для людей, живших на берегах Пасхи, не существовало другого мира, кроме куска суши площадью в 163 квадратных километра и безграничного моря. И он был для них центром всего мира, откуда проще было добраться до вороха звезд, чем до берегов неизвестных материков. Кто-то зовёт его Теапи, кто-то Вайху, но истинное его имя навсегда сокрыла пыль времени. Для европейцев он стал островом Пасхи лишь по тому, что первый португальский путешественник Роггевен, увидевший сигнальные костры туземцев, проплывал у его берегов именно в этот христианский праздник 1722 года. Его высадка, как и многие другие совершённые европейцами, была сопровождена залпом кремниевых ружей и окроплена кровью туземцев, ставших очередной жертвой человеческой алчности и бога наживы. Но на острове не оказалось ни золота, ни даже продуктов питания. И корабль, запасшись только отобранным у туземцев бататом, отправился дальше.
На остров в сезон прилетает множество самолетов из Чили, Перу и Полинезии, но на протяжении зимнего периода курсируют рейсы только из Сантьяго-де-Чили, отчего аэропорт выглядит пустынным большую часть суток, а жители Ханга Роа в общей своей массе — расслабленными и неторопливыми. Взлётная полоса пролегла у подножия вулкана Рано Кау, прочертив ровную линию от одного края острова к другому, но ещё четыре десятилетия назад увидеть самолет в этих местах было большой редкостью. Остров был самым удалённым от цивилизации уголком земли. Регулярное сообщение с Пасхой открыли только в 1967 году, а в конце прошлого века взлетно-посадочная полоса была реконструирована так, чтобы принимать корабли «Шаттл» американской космической программы, до этого к берегам далекого острова прибывал только раз в году военный корабль, привозя всё необходимое населению – и это был для них настоящий праздник. Пол столетия назад Туру Хейердалу рассказывали такую историю: «Прошло ровно полгода, как их навестило последнее судно — разумеется, чилийский военный корабль. А годом раньше к острову подошёл роскошный лайнер. Губернатора запросили, есть ли в местном отеле лифт и подходит ли трамвай к пристани. Когда же он ответил, что на острове нет ни отелей, ни пристаней, пассажиров не стали высаживать на берег». Сейчас самолетами доставляют только самые необходимые и скоропортящиеся продукты, остальное же так же привозят транспортные суда, как и раньше. О жизни полувековой давности ярко рассказывает следующее повествование современника той эпохи: «Островитяне крадут до двух тысяч овец в год. У нас есть что-то вроде тюрьмы для самых отъявленных воров, да что толку, ведь заключенных приходится отпускать домой, чтобы могли поесть. Если мы будем кормить их в тюрьме, все станут преступниками, лишь бы кормили бесплатно».
Ханга Роа растянулся у юго-западной оконечности острова, похожего на треугольник, образованный вулканами. Многие улицы носят местные, сложно произносимые названия, а у некоторых они отсутствуют вовсе. Словно дороги здесь прокладывались не специально, а образовывались сами по себе, как бы между делом, заполняя природный ландшафт и свободные промежутки между соседними зданиями. Мы долго блуждали по кварталам, пытаясь разобраться в хитросплетениях местной геометрии города, пока совсем не выбились из сил. К нам подошла женщина лет пятидесяти и участливо спросила, что мы ищем. И, несмотря на то, что она не знала, где наш отель, она настойчиво старалась помочь и даже пыталась потащить вместе с нами наши рюкзаки. Она делала это совершенно искренне и сердечно, отчего мы были ей бесконечно благодарны. В конце концов, я зашёл в офис какой-то маленькой компании и попросил их позвонить по имеющемуся у нас телефону. Девушка объяснила собеседнику на том конце провода, как нас найти, и через пять минут нас уже забирал автомобильчик. В результате всех поисков и поездок мы оказались ровно на том месте, откуда и начали свой путь – у аэропорта, в ста метрах от которого и оказался наш отель, не имеющий ни вывески, ни указателя.
Небольшой двухэтажный домик на восемь номеров, а может, и того меньше, был абсолютно пуст. Нас проводили в дальнюю комнату в глубине сада с собственной небольшой террасой и столиком. В самом номере была ванна и туалет, что для нас зачастую остается роскошью. В таких апартаментах мы не жили, возможно, ни разу за наше путешествие, притом, что они оказались самыми дешёвыми, что нам удалось отыскать на всём острове. После первого знакомства мы отправились в общую кухню, где кроме неплохого гарнитура, занимавшего не меньше восьми квадратных метров, была ещё совмещённая столовая. В дальнем конце её сидел Хосе, перед ним стоял яблочный ноутбук и лежал Canon Mark III. Хосе был местным фотографом, снимающим для приезжих фотосессии, а свободное время посвящающим пейзажным съемкам и музыке. Он показал нам несколько своих альбомов с прекрасными постановочными фото, а также видами тех мест острова, куда нам при любых обстоятельствах попасть не суждено. Потрясающие ракурсы, краски и точки съемки воодушевили нас на знакомство с Пасхой в ближайшие три дня и дали толчок к собственным открытиям.
Солнце плавно шло к горизонту, плавясь, как кусок масла, в плотных слоях атмосферы. Мы вышли по улице к каменистому берегу океана и по щербатой дороге отправились в сторону Тахая – самой близкой археологической площадке, находящейся рядом с городом, где все без исключения приезжие каждый день провожают закатное червонное солнце. Дорога волнами облизывала сочные травянистые пригорки и словно хмельной извозчик несла нас плавными дугами на север. Солнечные зайчики весело скакали на табличках и каркасах кладбищенских крестов, не признавая смерти. Ведь им не суждено было исчезнуть навсегда, они каждый вечер покидали остров и неизменно возвращались на него с первыми рассветными лучами, продолжая бесконечный вальс своих воскрешений, в отличие от покоящихся здесь людей, ставших уже землей…
Нам предстояла первая встреча с огромными каменными истуканами знатного рода, отличающих их от кого-либо другого большими мочками ушей, которые для многих народов мира были признаком власти и высокого статуса. Я не мог до конца осознать, что ещё мгновение, и передо мной вырастут молчаливые изваяния загадочных людей, с детства ставшие для меня символами чего-то таинственного и потустороннего, недоступного обычным людям, а открытого только избранным. Но знал ли я, что ошибаюсь, что простой путешественник, подобный мне, сможет воочию увидеть тайну, над которой бились и бьются этнографы, лингвисты и археологи всего мира! И пусть мне не суждено её разгадать, но я смогу, по крайней мере, прикоснуться к ней, в который раз осознав, что в мире ещё столько всего необъяснимого и загадочного, и что каждое следующее столетие будет приносить ещё больше вопросов, чем ответов на них.
Ещё один холм остался позади, и вот уже на фоне густого неба, окаймленного рельефом мускул облаков, передо мной, будто из моря, стали вырастать моаи. Их величественные лица с резкими чертами скул, мощными надбровными дугами и орлиным носом смотрели слепым взглядом вглубь острова, словно не замечая, что на них устремлены несколько десятков пар глаз туристов, пожирающих каждый их изгиб, каждую черточку, каждую деталь. Когда-то это были гладкие отполированные лица, но ветер и вода состарили их, отпечатавшись рубцами, оспинами и шрамами столетий, отчего первые европейцы, увидевшие изваяния, подумали, что те сделаны из глины. Их было пять, или почти пять, так как у среднего, самого высокого, была рассечена голова по диагонали, словно какое-то божество в безумстве разрубило мечом хранителя моря, заставив его навсегда окаменеть и замереть на страже побережья. Пятый же моаи – самый малый из всех – смог сохранить лишь часть туловища, навсегда потеряв голову, будто после казни. Весь квинтет стоял на едином каменном постаменте, называющимся «аху». Его кладка кое-где в основании отчасти напоминала инкскую, отчего Тур Хейердал в свое время сделал предположение, что именно они были прародителями местной культуры. Кладка много раз перестраивалась и достраивалась, и можно судить, что со временем мастерство было утеряно. К приходу перуанцев на острове уже не было ни одного стоящего моаи, все они были сброшены вниз, будто в наказание на страшную провинность перед своими творцами. Чуть поодаль от пяти истуканов поодиночке спиной к морю встали еще два моаи, одного из которых археологи не только подняли на первоначальное место, но и водрузили на него каменную шапку, а также сделали зрячим, подарив два глаза из перламутра. Но и он не удостоил вниманием ни меня, ни кого-либо другого из множества людей, усевшихся невдалеке полюбоваться закатом.
Корона закатных лучей обрамила каменных стражей, залила кущу облаков апельсиновыми красками, сменившимися через короткое время мягким багрянцем, а после утонула в густой синеве приближающихся сумерек. Серые истуканы сначала стали контрастнее, скрыв лица масками и оставив на виду только свои фигуры, они смотрелись грозно, будто одетые в тёмные плащи големы, но с каждым мгновением силуэты стали тускнеть, а после совсем растворились в сумрачных водах накатывающего на берег моря. Последний оплот света – граница между небесами и океаном – исчез, а вместе с ним в набегающей ночи потонули и статуи, став просто призраками острова.
Утром мы мчали по дороге, ведущей на восток к кратеру огромного вулкана Рано Рараку – колыбели всех моаи. Именно там они рождались под резаком древних мастеров, именно оттуда они добирались во все уголки острова. На Пасхе немного дорог, и большинство из них грунтовые, но часть, к большому удивлению, выложены асфальтом. Во многих отдаленных местах, где мы бывали, особенно на островах, дорогу делают из брусчатки – её проще довезти, и не нужна специальная техника для устройства дорог. Но, несмотря на все преимущества искусственного камня, на Пасхе есть асфальт, и для меня это было не меньшим открытием, чем моаи. По одной из таких дорог мы летели из города к побережью острова. Крошечные колёса скутера бешено цеплялись за асфальт, с рёвом съедая километры дороги. Коренастые скрюченные деревья удрученно провожали нас, кивая ветвями по краям обочин. И за очередным хребтом дороги мы, наконец, увидели океан. Вода взбивала молочную пену, размалывая рваную кромку побережья в мелкий туфовый галечник. Она протачивала неимоверные ходы в вулканической породе, отчего весь периметр острова походил на застывший пористый шоколад, растерзанный множеством микроскопических взрывов. Чем ближе мы приближались к берегу, тем сильнее ощущалась мощь океана. Ветер толчками бил в лицо, словно проверяя прочность кожи, валы воды становились выше, а россыпь брызг разлеталась на сотни метров.
На острове Пасхи существует с десяток самых известных археологических площадок, но на самом деле их сотни. Патер Себастиан в середине прошлого века насчитал более шестисот моаи на всём острове. Древние строители без устали создавали фронтовую линию, опоясывающую всё побережье, будто в надежде с помощью моаи защитить свой маленький мир от безграничного моря, а может наоборот, защитить его от них самих. Кроме непрерывной цепочки стражей на побережье часть каменных защитников расположилась и в глуби острова, но их доля совсем невелика в сравнении с морской пехотой. Мы ехали от одного места к другому, рассматривая причудливые нагромождения камней, в которых с трудом угадывались поверженные моаи, некоторые площадки были настолько малы, что только по табличкам можно было понять, что именно здесь находится какой-то археологический памятник. За несколько часов мы посетили с полдюжины мест с трудно произносимыми рапануйскими названиями: Ханга Хахаве, Ханга Покура, Ваиху, Акаханга и Оне Макини, а иногда просто останавливались в красивых местах полюбоваться прозрачной морской водой и прибоем. Так, шаг за шагом, мы подъезжали к одному из самых значимых мест на острове – Тонгарики.
Напротив низкого заборчика из сложенных камней стояло несколько машин. Мы припарковали скутер, перешли дорогу и по едва заметной тропке двинулись в сторону самого большого на острове аху, на котором расположилось пятнадцать моаи разных размеров. Говорят, когда-то каждый из них имел по красной шапке – пукао, водружённой поверх головы. Никто не знает точное её предназначение, кто-то считает, что это могли быть волосы истуканов, крашеные в красный цвет, как это делают некоторые народы Полинезии. Но археологи не смогли не только узнать её функцию, но и установить, какая кому принадлежит, так как все они разных размеров и когда-то чётко подходили по форме головы владельца, так что не оставалось ни малейшего промежутка между самой шапкой и головой моаи. Сейчас же в прошествии времени деформированный камень, а может, выросшие за столетия головы не позволяют идентифицировать настоящих владельцев пукао.
Сами статуи изготавливались из определённого серого типа камня, добывавшегося на склоне вулкана Рано Рараку, а шапки делали на другом конце острова из красного туфа, добываемого в местечке Овахе. Сложно представить, как огромные статуи могли доставлять на десятки километров от каменоломни, водружать их на постаменты – аху, а после ещё и одевать на них шапки на высоте десяти метров, каждая из которых, по меньшей мере, весила дюжину тонн! Все эти грандиозные манипуляции производили люди, находившиеся в каменном веке и не знавшие ни обработки железа, ни лебёдок. Хейердал так пишет о мучавшем его вопросе:
«— Леонардо, — сказал я, — ты человек деловой, скажи мне, как в старое время перетаскивали этих каменных богатырей?
— Они шли сами, — ответил Леонардо.
Не будь это сказано так торжественно и серьезно, я решил бы, что он шутит, ведь этот пастух в чистых брюках и рубахе был на вид такой же цивилизованный человек, как мы, а умом даже многих превосходил».
Прогулявшись вокруг ровного строя истуканов, мы вернулись на стоянку, сели на скутер и помчались к Рано Рараку. Это место является одним из двух охраняемых на острове, все остальные площадки предоставлены туристам без ограничений. Пройдя контрольно-пропускной пункт, мы оказались на развилке дорог, и подумав немного, выбрали левую. Дорога, скользнув в кустарник, стала забирать круто вверх, и через некоторое время мы оказались внутри старого кратера. В его середине располагалось довольно большое озеро, покрытое густым тростником. В нём ещё полвека назад передвигались самодельные лодки местных жителей, а его ресурсы использовались как один из немногих источников пресной воды на острове, не имеющим ни одной речки. Сейчас склоны кратера ухожены и засеяны газонной травой, а вход дальше обзорной площадки огорожен. Хотя с неё видно, что чуть вдали, словно грибы на поляне, прямо из земли вырастают статуи моаи. Они разного роста и формы, будто бежавшие от катастрофы великаны застыли под взглядом василиска навеки и вросли в почву по грудь. Часть из них откопана археологами, над некоторыми только ведётся работа. Так хочется посмотреть на каждого, узнать его историю, почувствовать его слепой взгляд, но проход закрыт, и мы не решаемся нарушить запрет, поворачиваем обратно и спускаемся к развилке, где дорога направо ведёт к фабрике по изготовлению моаи.
Статуи полностью вытачивались здесь и только на финальном этапе становились зрячими. Благодаря тому, что в какой-то момент в одночасье все работы здесь были приостановлены, как оказалось навсегда, можно проследить каждый этап изготовления истуканов. Вот здесь стоят готовые статуи, им только не успели оформить набедренный пояс, а тут лежат почти выточенные тела, но не отделённые от массива скалы, а здесь только начали формировать туловище. Кажется, что мастера начинали резать статуи там, где придётся, они находятся хаотично и бессистемно. Я заметил две из них, рядом друг с другом, расположены валетом в двух уровнях. Многие статуи уже стоят обращенные в сторону океана, словно спускающиеся к подножию вулкана, но будто в какой-то миг солнечный луч взошедшего светила превратил этих гигантский троллей в камень, и магическая искра покинула тела.
Чем больше мы присматривались к склонам горы, тем больше замечали готовых и не до конца доделанных моаи, их были десятки, а может быть, и больше, фигур, лежащих на спине и дожидавшихся своего часа. Казалось, гора со временем разрушается, превращаясь в каменные изваяния, заточённые в ней, как терракотовая армия в гробнице Цинь Шихуанди. Все это поистине мистично. Словно стоило создателю сделать последний удар зубила или резца, как статуя сама оживала и направлялась в предназначенное ей место, следуя каким-то повелениям арабских или еврейских заклинаний оживления големов.
Один из моаи крайне любопытен. Во всём своём многообразии моаи схожи тем, что не имеют ног, их тела заканчиваются чуть ниже пояса, но один из них, расположенный здесь же – сидит на коленях, обращенный лицом к вулкану и спиной к морю. Как он попал сюда в коленопреклонённой позе среди бегущих моаи, не знает никто, но его уникальность неоспорима. Солнце прошло зенит и стало спускаться на запад, тени стали удлиняться, и склон вулкана скрыл истуканов, мы ещё раз прошлись среди пасхальных великанов, я на прощание кивнул им и направился к подножию горы.
Мы снова тронулись в путь, дорога свернула строго на север, асфальт превратился в лохмотья дорожного покрытия, а вскоре и совсем исчез, сменившись разбитой грунтовкой. Мне представилось, что станет с дорогой в дождь, но эти мысли я постарался прогнать, так как тогда нам точно бы не удалось проехать в этом направлении. Слева стеной высился обрыв склона вулкана Пуа-Катике, справа – нарезанные участки пастбищ местных фермеров, вдалеке – Рано Рараку. Здесь на полуострове Пойке когда-то произошло главное событие, ставшее переломным для истории Пасхи. Здесь была страшная битва между двумя народами, приведшая к полному истреблению короткоухими длинноухих и закату цивилизации.
Было совершенно безлюдно, и я подумал о свершившемся конце света, затронувшем всё человечество. Но мотор скутера урчал, как всегда, руль слушался движениям рук, огибая ямы и горки. Я мыслю, а значит – существую, и, видимо всё осталось на своих местах, по крайней мере, на время. Наша скорость упала до двадцати километров в час, но, не смотря на это, через некоторое время мы выехали снова к побережью и взяли курс на северо-запад. По берегу с правой стороны потянулись археологические площадки, а слева за неприметным забором возник памятник наскальной живописи со странным именем «Папа Вака». На небольшом пятачке земли, не больше пяти соток, едва выступая из земли, лежали плиты. На них слабо различимы были петроглифы. Среди нагромождения линий и фигур можно было найти изображения черепах, людей, китов и некоторых других животных. Но от древности часть изображений стала настолько плохо различима, что оставь еще на двадцать лет их в таком же состоянии, и потомки не смогут рассмотреть их вовсе.
Потратив ещё часа два, мы, наконец-то, оказались в последней точке нашего маршрута – Анакене. Это единственное место на острове, имеющее пологий песчаный берег, к которому без проблем могут причалить лодки, а туристы используют его как местный пляж. Это самое красивое место на побережье. Именно сюда когда-то первый раз приставал Тур Хейердал и здесь организовывал свой первый лагерь, вдалеке от навязчивых пасхальцев, славившихся тем, что они крали всё, что плохо лежало. Именно здесь была когда-то королевская резиденция легендарного Хоту Матуа, являвшегося одновременно божеством и первым вождем древних рапануйцев.
Красивая роща пальм соседствует с прекрасным песком, посреди которого стоят на постаменте очередные моаи. «Здесь всюду сохранились следы былого величия. Посреди береговой излучины и на обоих флангах лицом к морю расположились три алтаря из огромных каменных блоков. Они стояли над самым пляжем, и можно было бы принять их за укрепления, прикрывающие равнину от вторжения с моря, если бы рядом не лежали на песке огромные фигуры из серо-жёлтого камня, свидетельствуя, что кладка служила опорой для них. Они лежали ничком, головой внутрь острова — значит, до свержения идолы стояли спиной к морю, лицом к открытой культовой площадке. Вдоль центрального алтаря лежало бок о бок несколько павших богатырей, а по соседству валялись венчавшие их громадные цилиндры из ржаво-красного камня. На высокую мощную кладку в восточной части залива опиралась в прошлом лишь одна статуя, зато она, хоть и уткнулась теперь носом в землю, казалась намного дороднее своих стройных родичей с соседней террасы. Подле этого великана и жил некогда сам Хоту Матуа», – такой Анакена встретила Хейердала более полувека назад, мы же наблюдали снова воспрявших гигантов, несущих свой тяжелый дозор, не засыпая ни на минуту. А за скалой на востоке расположилась та самая пещера Овахе, где добывали красную породу для пукао.
Мы сели на берегу рядом с ласковыми набегающими волнами, чтобы встретить свой второй закат на острове. Несмотря на холодную воду в море плескались люди, кто-то за руку прогуливался по кромке воды, но народу было немного. Я смотрел, как диск скользит к макушкам пальм, касается их, а потом расцветает рыжими тонами, уплывая за пояс бухты. Я зажмурился, вбирая последнее тепло, которого мне должно было хватить, чтобы замкнуть сегодня кольцо длинной в сорок километров и вернуться в город. Туда, где завтра у меня начнется ещё один неповторимый день.
В середине прошлого века на острове проживала тысяча жителей. Сейчас от коренных рапануйцев осталось только два десятка. Они нисколько не похожи на южно-американских индейцев или европейцев. У них полинезийский тип лица. Но, по свидетельствам первых европейцев, среди встретившихся им жителей было множество людей со светлой кожей и европейскими чертами: «Одним из первых на судно поднялся «совершенно белый человек», который держался с особым достоинством. Все его поведение говорило о том, что он занимает видное место среди островитян, и голландцы предположили, что он жрец. Его наголо обритую голову украшала корона из перьев, а проколотые и удлиненные с помощью огромных, с кулак, круглых белых затычек мочки ушей свисали, болтаясь, до самых плеч. Такие же уши голландцы увидели и у других. Если длинные мочки мешали работать, островитяне вынимали затычки и зацепляли мочку за верхний край уха. Многие пасхальцы ходили нагишом, причем все тело покрывала причудливая татуировка, сплошной узор из птиц и странных символов. Другие кутали тело в плащи из луба, окрашенного в жёлтый и красный цвета. Головные уборы были либо из перьев, либо из камыша».
Вторая встреча пасхальцев и европейцев состоялась в 1770 году, когда два корабля под командованием дона Фелипе Гонсалеса с испанскими флагами бросили якорь близ берегов острова. «Первыми испанцам встретились рослые светлокожие мужчины, двоих самых высоких измерили, оказался рост один метр девяносто девять сантиметров и один метр девяносто пять сантиметров. Много было бородатых, и испанцы заключили, что обитатели острова — вылитые европейцы, они совсем не похожи на обычных туземцев. Путешественники отметили в своих записках, что среди островитян попадаются светлые шатены и даже рыжие. А когда удалось еще и научить местных жителей внятно произносить по-испански «Аве Мария, да здравствует Карлос Третий, король Испании», гости единодушно заключили, что островитяне народ сметливый, способный к науке и легко поддающийся приручению. Испанцы поставили на каждой из трех макушек (вулкана Пуа-Катике) по кресту, спели что-то, салютовали ружейными залпами и объявили остров испанским владением. А чтобы подтвердить законность сего акта, они составили на имя короля Испании Карлоса послание, под которым самые смелые из островитян «с неприкрытой радостью и восторгом» начертили птиц и какие-то странные закорючки. Испанцы сочли такие «подписи» вполне достаточными. Так остров обрёл хозяина в лице испанского короля и получил новое название — Сан-Карлос». Но испанцы больше никогда не возвращались к берегам этого острова.
Ночь едва начала сдавать свои позиции, когда мы уже мчались на скутере в Тонгарики для встречи рассвета. Несколько машин стояло возле изгороди, а посетители готовили фототехнику для съемки. Мы вышли на поляну, устроились возле небольшого валуна и принялись ждать. Фигуры каменных великанов начали проступать сквозь пелену темноты. Густая синева начала светлеть, словно в нее добавляли чистой воды из крана, чернила ночи растворялись в предрассветной свежести воздуха. Сначала основание верхних облаков затлело искорками зари, а после от нарастающего пожарища запылали все слои неба. Воины стали еще контрастнее на фоне жаркого солнца, а оно, будто феникс, раскрыв крылья своих лучей, охватило весь небосвод красочным рассветом. Вскоре тона стали тускнеть, алые и апельсиновые краски уступили место нежно голубой пастели, и день взял бразды правления в свои руки. Мы улыбнулись обновленному солнцу и возвратились в город.
Ханга Роа состоял из низеньких домиков, разбросанных в куще небольших деревьев и кустарника. Он выглядел зелёным и уютным, несмотря на то, что улицы кишели транспортом: автомобилями, скутерами, велосипедами и багги. Даже небольшие размеры города не остановили рапануйцев в стремлении иметь персональный транспорт, который нужно было ждать после заказа на материке по две трети года, пока он на пароме доберётся до островного причала. Многие из них почти не покидают пределов трехтысячного города, но предпочитают добираться до любого магазина или своих знакомых на личном авто.
Я никогда не был в Полинезии, но именно такой она представлялась в моём воображении, каким оказался этот город. В конце одной из основных улиц Атаму Текена, прорезавшей весь город от аэропорта параллельно набережной до северной границы, расположилась небольшая церковь. Пространственная белоснежная анфилада центрального фасада заканчивается декоративной штукатуркой торцевой стены «под тёсаный камень». Колонны украшены изображениями петроглифов, найденных на острове. Внутреннее убранство церкви тоже оставляет положительные эмоции: традиционные католические каноны здесь тесно переплелись с декоративно-прикладным искусством острова. Деревянные скульптуры Иисуса, Девы Марии и ангелов похожи на тотемные изображения индейских покровителей Северной Америки, но при этом дают чёткое понимание преклонения мастера перед католическими святыми, его глубокую связь с религией и корнями рапануйской культуры. Простота, граничащая с аскетичностью, создает ощущение благолепия и торжественности. Здесь хочется просто сидеть на деревянных скамьях и слушать себя, словно в таком месте попытка понять внутреннее «Я» с большими шансами может увенчаться успехом, нежели в каком-либо другом. Но время неумолимо бежит, мы выходим из Божьей обители и устремляемся к моаи, которые, по некоторым свидетельствам, были памятниками арики — знатных островитян из священного королевского рода, почитавшимися когда-то своими потомками. Мы едем в центр острова к Аху Акиви.
Грунтовка, ставшая для нас уже привычной ко второму дню, огибала участки, отгороженные друг от друга колючей проволокой, во многих местах редкие столбики, на которые она опиралась, были повалены, и в череде стальных пут виднелись проплешины. Изредка непроходимые лужи с грязью были настолько велики, что только владельцы внедорожников могли проникнуть сквозь эту взвесь шоколадного цвета. Остальным же приходилось слезать со своих стальных коней и перебираться на другую сторону через соседние участки пастбищ. Поля были настолько насыщены разбросанным вокруг вулканическим туфом, что отсутствие сломанных ног или хотя бы вывихов голеностопа можно было считать после такой прогулки большим счастьем. Раньше рапануйцы не носили обувь вовсе, перемещаясь по острову преимущественно пешком, а позднее на лошадях. Тур Хейердал в своей книге «Аку-Аку» так описывал местных жителей: «Даже у самого бедного пасхальца есть по меньшей мере одна верховая лошадь, здесь никто не ходит пешком, потому что земля усеяна коричневым и чёрным вулканическим шлаком, местами так плотно, что только конскому копыту и пройти. Здешние дети, едва научившись ходить, уже осваивают верховую езду, и мы частенько видели, как по три малыша вместе скачут через камни на одном неоседланном коне — задний держится за среднего, средний за переднего, а передний цепляется за гриву».
Когда-то первые поселенцы занимались сельским хозяйством, выращивая разнообразные культуры, включая батат, тыкву, бананы, сахарный тростник, но со временем падение культурных ценностей свело на нет многие усилия колонистов. Из животных и домашних птиц у рапануйцев были только курицы, внутренности которых считались деликатесом. А также они завезли на остров крыс, считавшихся полезной едой. Со временем их расселение сыграло большую роль в уничтожении лесного покрова острова. Они поедали семена, не давая деревьям восполнять потери от хозяйственной деятельности человека. К началу семнадцатого века, как считают ученые, на острове не осталось деревьев, используемых рапануйцами для строительства жилищ, лодок, ритуальных костров. Где-то в это же время замерли каменоломни на склонах Рано Рараку. Цивилизация стала постепенно угасать. По легенде, два проживавших на острове народа длинноухих и короткоухих сошлись в междоусобной войне, итогом которой стало почти полное истребление первых, являвшихся носителями культуры. К приходу европейцев первоначальное население в 10-15 тысяч человек сократилось до трех. А в скором времени древние верования были забыты, а каменные стражи свергнуты со своих постаментов.
Островитяне постоянно воевали между собой и не гнушались каннибализмом. Пасхальцы ели человечину не только в ритуальных целях, но некоторые воины предпочитали её более привычной курятине или мясу рыбы. От тех времен, когда война почти не утихала на крохотном пятачке земли остались подземные убежища, исследованные археологами. О них вряд ли будут рассказывать туристам, да и спуск в них считается небезопасным, но в особо напряженные времена в них могло укрыться всё население острова Пасхи. Хейердал так описывает спуск в одну из каменных пещер: «Подчиняясь силе тяжести, я медленно спускался, притормаживая бёдрами и плечами, потому что руки пришлось держать навытяжку над головой. Шахта оканчивалась тупиком, и я стал на дно все в том же положении. В самом низу в одной стенке оказалось небольшое квадратное отверстие, туда надо было просунуть ноги. Сжатый плитами облицовки, я сперва медленно сел, не сгибая колен, затем начал следом втискивать корпус и, в конце концов, оказался лежащим горизонтально на спине в узкой трубе. Ах, где ты, квартира со всеми удобствами и лифтом!»
Финалом трагичной судьбы рапануйцев стало прибытие перуанского корабля в сочельник 1862 года, когда, нарисовав на куске пергамента забавные иероглифы, островитяне тем самым подписали себе рабский приговор. Кто не был схвачен сразу, был убит, остальные попрятались в каменные мешки, десятилетиями защищавшие их от гражданских войн. Остров, открытый в Пасху сто сорок лет назад, обезлюдел в Рождество. С таких праздников рапануйцы начали знакомиться с европейским католичеством. Тысяча рабов отправилась на разработку залежей гуано, являвшихся одним из главных сокровищ Перу и Боливии на тот момент. Епископ Таити, под чьим патронажем находился остров, узнав об исчезновении паствы с острова, написал протест в вице-королевство Перу. Власти издали указ об отправке пленников обратно. К тому моменту девять десятых рапануйцев погибло от нечеловеческих условий труда, климата и болезней. Остальные скончались в пути. Домой добрались только пятеро, привезя с собой оспу, от которой, в отличие от пули или штыка, не могли спасти ни каменные подземелья, ни пещеры. Пасха практически вымерла. В том же году на остров прибыл французский священник Эжен Эйро, чтобы наставить жителей на истинный путь. Через два года, лишившегося своего скарба, замученного, почти раздетого и разутого священника забрал корабль. Но он не прекратил попыток и вернулся через полтора года с другим миссионером. После его смерти с согласия миссии на острове поселился делец Дютру-Борнье, впоследствии скупивший под пастбища овец почти всю землю, отчего был убит рапануйцами, а миссионеры выгнаны с острова. Но учеба катехизисам не прошла даром, островитяне продолжили богослужения на свой лад без посторонней помощи. В 1888 году после Второй Тихоокеанской войны новый властитель побережья Чили высадился на Пасхе и аннексировал его у Перу. К этому времени на острове осталось чуть более ста человек.
Как и десятки лет назад, теперь почти вся земля отдана под пастбища. Здесь пасутся лошади, коровы и, конечно же, овцы. Как сказал местный житель: «Эта земля теперь уже не наша, мы живем в деревне на другом конце острова, а сюда пускают только овец». Я ложусь на траву напротив Аху Акиви, глядя в сосредоточенные лица каменных стражей и понимая, что эти луга теперь принадлежат не только овцам, но и туристам, которые пасутся здесь день изо дня, выискивая среди сочной травы археологические памятники древней культуры Рапануи. Они долго пережёвывают впечатления, топчутся на месте и чего-то ждут, но это что-то так и не приходит, оставляя некоторых из них всё в той же задумчивости, а других заставляя искать свежие пастбища, места, которые ещё можно топтать…
Мы движемся дальше на северо-запад. С правой стороны от нас остается самая высокая точка острова – Маунга Теревака, высотой в пятьсот одиннадцать метров. Слева возникает пролом, образованный осыпавшейся вулканической породой – Ана Те Паху. На дне природного колодца растут заросли бананов, и мы спускаемся по крутым ступенькам вниз. Тропа уводит немного в сторону, мы ныряем под свод пещеры и оказываемся в темноте. Скользкая земля то и дело вырывается из-под ног, словно взбесившийся жеребец, мне приходится цепляться за осыпи камней, чтобы удержаться на ногах. За коридором ещё один провал, освещённый солнечными лучами, в центре на каменном холме, образованном рухнувшим сводом, тянется к солнцу в гордом одиночестве единственное растение. Дальше ещё один тоннель и тупиковый зал. Из недр провалов и пещер туман водяного пара под действием тепла стремиться к центру зала, поднимаясь клубами вверх в открытый свод потолка. Будто подземная сауна, снабженная невидимым источником тепла, продолжает неустанно трудиться на пользу горных гномов острова.
Мы оставляем пещеру и продолжаем свой путь к побережью. Дорога неожиданно заканчивается и нам приходится дальше двигаться пешком. Ветер становится всё сильнее, под его напором трава волнами стелется по земле, а гривы резвящихся на поляне коней развеваются, словно боевые знамена. И через несколько шагов я оказываюсь возле разрушенного аху, где головою вниз лежат поверженные моаи, а за платформой простирается синий океан. Белые штрихи барашков, будто эфирные помехи, текут к крутому склону, а после, собираясь в полосы прибоя, разбиваются о серые камни побережья. Им вторит пена облаков, идущая вслед набегающему ветру, но, не встречая сопротивления острова, проносится мимо, утекая куда-то за горизонт. Этот поток словно сбивает меня с ног, смывая мусор и усталость с души. Я наполняюсь новыми силами, взбираюсь на древний аху, где когда-то стояли великаны, и понимаю – мир не имеет конца, а мне же уготовано великое счастье – наблюдать его во всей своей красоте. И в этой красоте нет ничего лишнего, только полоска моря, неба, склон холма и та граница, что не дает им смешаться вместе, та тонкая грань, что расставляет всё по своим местам – бесконечный горизонт.
Весь день шёл дождь, сизые облака наползали друг на друга, будто в надежде прорваться к самой земле, чтобы затопить всё туманом и влагой. Все наши попытки выбраться наружу оказались тщетны, и после нескольких, оказавшись промокшими до нитки, мы вернулись обратно в номер. Дождь прекращался лишь на время, каждый раз начинаясь всё с новой силой. Мы с тоской смотрели сквозь запотевшее стекло веранды в надежде на то, что появится просвет, но все наши надежды были обречены. Ещё накануне мы сменили наш скутер на багги. И теперь ширококолейное сверхпроходимое авто стояло возле нашего отеля без работы. Его конструкция была адаптирована под бездорожье, но никак не под дождь — клеёнчатая крыша протекала, дно отсутствовало, отчего все брызги от колес попадали под ноги, лобовое стекло не имело дворников. Но, несмотря на это, отбросив ближе к вечеру все предрассудки и взяв с собой флягу рома, мы отправились на пляж Анакены, чтобы хотя бы раз за время пребывания на острове искупаться. Дождь моросил, впечатываясь в мокрый песок побережья, холодный ветер разгонял мурашки по телу, с телефона играла песня из мультфильма «Пластилиновая ворона», а мы прыгали по колено в воде, танцуя какой-то шаманский танец, но делая это абсолютно искренне и с самоотдачей, словно малые дети. Мир вертелся вокруг нашей оси, вокруг Те Пито о те Хенуа, вокруг Пупа Вселенной. В тот момент мы были своей вселенной, где кроме радости и веселья нам больше не было уготовано ничего иного.
Настал последний день нашего пребывания на острове Пасхи. Небо так же хмурилось, как и накануне. Самолет должен был вылетать после обеда, а мы ещё не побывали на кратере вулкана Рано Као, где располагалась ритуальная деревня Оронго, в которой когда-то проводились древние обряды, посвященные божеству маке-маке. Низкие облака то и дело лизали кромку вулкана, застилая широкое жерло от нашего взора. Плоское днище было покрыто болотистой почвой с жёлтыми пятнами цветов. Между кратером и крутым берегом острова расположилась деревня. Жильё рапануйцев было похоже на каменные саркофаги, крышей которым служили связки камыша. Узкий тесный вход едва позволял проникнуть в хижину ползком, еду готовили снаружи в ямах, а в доме были лишь циновки для ночлега и каменные плиты для головы. И хотя в этой деревне кланы собирались только на состязания культа птицечеловека, эти жилища выглядели так же, как и обычные дома прапрадедов живущих ныне на острове рапануйцев. Отсюда они на соломенных поплавках устремлялись к скалам крошечного острова Моту-Нуи, чтобы добыть яйцо гнездившихся там чёрных крачек, определяя самого ловкого из них, который и становился на год птицечеловеком, запирался в пещере и наделялся полномочиями распределения ограниченных ресурсов в клане.
Одним из самых загадочных культурных следов, оставленных древними жителями острова, является письменность ронго-ронго. Эти пиктограммы, шагающие стройными рядами строчек на небольших деревянных дощечках, приковывают вожделенные взгляды многих лингвистов мира. Но определить значение всех пиктограмм до сих пор не удалось никому. Множество интерпретаций одних учёных оспариваются другими. А пляшущие человечки всё так же водят свои причудливые хороводы на текстуре дерева софора торомиро. Это дерево когда-то было широко распространено на острове, но было полностью уничтожено людьми, и только в последнее время проводится восстановление утерянных лесов на острове Пасхи. На сегодняшний день сохранилось всего двадцать пять оригинальных табличек с письменами ронго-ронго. Одну из таких табличек получил Миклухо-Маклай в дар от архиепископа Флорентин-Этьен Жоссана на Таити во время своего кругосветного путешествия, и она поныне хранится в Кунсткамере в Санкт-Петербурге.
Я смотрел из взмывающего вверх самолета на город Ханга Роа, кратер вулкана Рано Као, представлял сотни моаи, так и продолжающих смотреть в центр острова, словно ожидая кого-то, вспоминал тесные хижины рапануйцев и их подземные убежища. Сочувствовал этому народу, исчезнувшему навсегда под гнётом цивилизации. Почему эти люди, вместо того, чтобы жить в мире и согласии друг с другом, строили каменные лазы, прятались в них и бесконечно воевали? Может быть, потому что они жили ещё в каменном веке, а не в современном мире, как мы с вами. У них не было цивилизации, телевидения и интернета. Они не могли ходить в супермаркеты и кинотеатры, трепаться по сотовому телефону и носить итальянские костюмы с модными галстуками? Может быть, потому что они не могли пользоваться пластиковыми карточками, ходить в ночные клубы и заглушать боль таблетками или алкоголем? Потому что у них не было миллионов учёных, международных сенатов, военных блоков, нефти и кокаина? Наверное, они были менее развиты, чем мы с вами. Тогда почему же люди и поныне строят бомбоубежища, чтобы скрываться под землёй, боясь нападения, и не прекращают развязывать военные конфликты, следуя правилу – лучше напасть первым, чем пытаться защищаться? Наверное, всё потому что мы живем в век демократии, а с мирной жизнью она не имеет ничего общего.
Лица моаи полны светлой грусти и печали, им больше некого защищать, некому противодействовать. В нашем веке автомата Калашникова и атомной бомбы не осталось места богам молнии, ветра и огня. Мы давно уже в плену у богов войны, доллара и политики, хотя, конечно, не хотим в этом признаться. Но что могут противопоставить новым политтехнологиям и денежным знакам каменные истуканы, призванные бороться с бесплотными духами тьмы? Они так же бессильны перед ними, как и мы сами.