Глава 14.2. Кордова. Под чарами аргентинской Каталонии

Теплый осенний воздух Барселоны наполнил мои легкие, едва я успел выйти с территории автовокзала. Чувство присутствия Испании моментально засело в душе, а со временем ещё больше укоренилось, пустив внутрь молодые свежие корни. В обе стороны брызнули крылья терминала, оперённые корпусами двухэтажных пассажирских исполинов, ежеминутно прибывающих и исчезающих в кварталах города. Потоки людей, непрестанно бегущих по крытым галереям, вносили элемент городской сумбурности и лёгкого хаоса. Европейская Аргентина открылась перед нами, не таясь.
Свечки жилых домов и широкие открытые фасады офисов, многоэтажные парковки по червонцу за час и булочные, источающие аромат свежей выпечки, колоннады дворцов наместников испанской короны и высокие нефы соборов, футуристические восковые изгибы бетонных каркасов музеев и марширующие аллеи парков – Кордоба встретила нас при своём будничном параде. Широкие магистрали, гранённые четырех и пятиэтажными домами, наряженными лепниной пилястр, балконов и карнизов, разрезали город на ровные квадраты, будто на ломти праздничного пирога. Иногда до семи полос транспорта одновременно неслись в сторону Площади Испании или обратно к Площади Независимости. Жилые массивы сменялись парками, разбавляющими горячий камень и асфальт прохладой зелёных тенистых крон деревьев, среди которых точёными талиями сквозили деревянные скамейки на бетонных уступах. Ровно подстриженные газоны с россыпью жемчуга капель воды, щедро рассыпанных садовниками, мягко застилали широкие пространства между бусыми дорожками. Стеллы, памятники и фонтаны, обильно раскиданные по всему городу, непременно вставали во главе таких парков и площадей. Колонны вековых деревьев замирали на защите изумрудной мозаики в череде серых и бежевых черепиц мегаполиса. Мы вышли в город и моментально очутились в центре жизни, наполненной чужими проблемами, спешкой, переживаниями и планами.
Подобно европейским городам, все первые этажи зданий города были отданы на откуп мелким магазинам и небольшим организациям сферы услуг. Кафетерии соседствовали с парикмахерскими, продуктовые магазины с банкоматами, а сонмы бутиков, цепочками выстроившиеся вдоль пешеходных улиц, перемежались с уютными ресторанчиками. Центр города был исполосован мостовыми, давно не тревожимыми экипажами. По ним, несмотря на будничный день, скользили тысячи пёстрых фигур. И нельзя было даже и помыслить, что это не Париж, Вена или Валенсия! Насколько органично смотрелись гладковыбритые лица офисных работников в голубых сорочках, подтянутых к горлу виндзорским узлом, чернявые парни в мешковатых джинсах, свободных футболках и с толстыми цепями, девушки, с крашеными блондинистыми волосами, в модных блузках и коротеньких юбках в этом городе Южной Америки. Серьезные, лоснящиеся самоуверенностью бизнесмены попивали эспрессо маленькими глотками, сидя в тени зонтиков кафе, кто-то читал газету, ребята громко смеялись, стоя у бордюра под шелковистыми ветвями могучей акации, домохозяйки выгуливали маленьких холёных собачек, модницы с веером бумажных пакетов разных цветов перемещались галсами из одного магазина в другой.
Кто все эти люди? Почему они не работают или не учатся? Почему проводят время на открытом воздухе? Эти резонные вопросы обычно не возникают в голове, когда ты находишься в отпуске или на выходных, но стоит только оказаться на улице в рабочее время, и моментально погружаешься в другой мир, новый, запретный, где сам по себе встает вопрос: «Кто они?». Вроде те же улицы, что обычно ведут тебя к дому или по магазинам, те же площади, заполненные вечером и в выходные разношёрстной толпой, но когда попадаешь на них в неурочный час, всё будто преображается. Краски становятся ярче, а ощущения острее, будто сильная инъекция весны моментально разлетелась по венам, оставив миллионы отголосков новизны и возрождения в каждой клетке организма. Будто совершаешь что-то запретное, как в детстве, сбежав с уроков или из запертой в наказание комнаты. Но тут ты обнаруживаешь, что ты далеко не один такой. Что множество людей сделало так же, но все они молчат и даже вида не показывают, как будто их вправду за хорошее поведение отпустили погулять сегодня пораньше.
И оказывается, что в будни город так же полон людей, но других, не запертых за тесные прилавки магазинов и не посаженных в офисный open-spase вместе с сотней таких же, как они. Это люди, имеющие что-то большее, какую-то индивидуальную свободу, доступную не каждому, те, кто зимой способен видеть дневной свет, а не идти перед рассветом на работу и возвращаться уже в поздних сумерках. Кажется, они не спешат после работы для оплаты коммунальных платежей или за важными покупками в супермаркеты, им не надо договариваться о сервисном обслуживании автомобиля или везти его на очередь в мойку, им не нужно получать справки, забирать детей из детского садика, ехать выбирать новый диван или посещать очередное собрание. Будто они живут настоящей жизнью, не утопленной в пучине проблем, такой недоступной остальным. Словно они знают какую-то страшную тайну, но не хотят её раскрывать, они улыбаются, радуются жизни, весело болтают, но ни за что не признаются, как им удалось быть не такими, как все, как они смогли обмануть время, украв у него восемь часов, так нужных каждому, чтобы просто пожить. Я ловлю их взгляды, где мелькают весёлые искры, таится холодный расчет или просто безразличие, но не один не признается, в чём его личный секрет.
Я приглядываюсь к людям: вот девушки с майками сотового оператора раздают рекламные листовки, а молодой парень изучает и записывает цены на канцелярские товары – должно быть, закупает что-то для мелкой фирмы. Вот у гранитного цоколя сидит дама неопределенного возраста с двумя суетливыми чумазыми детьми, дергающими за джинсы и подолы платьев прохожих в надежде получить свою «копейку», а яркие жилетки дружно машут мётлами, сгребая в кучи опавшую листву. Вот двое темнокожих кучерявых ребят перекрикивают друг друга, пытаясь привлечь клиентов своими безделушками, а девушка с мольбертом сидит у изгороди газона и отмеряет карандашом пропорции высоких шпилей старого собора.
Но в самом ли деле столько людей свободных профессий и матерей с их малышами, что они способны заполонить улицы крупных городов, дав им жизнь в любой из будних дней? Действительно ли фотографы, журналисты, художники, писатели, поэты, актеры, драматурги, статисты и коммивояжеры составляют тот костяк людей, что проводит своё время вне стен различных учреждений? Я думаю, что нет. Я думаю, что существует огромный пласт людей, для которых личная душевная и творческая свобода переросли в физическую, дав им свободу времени и пространства. И именно они так светло улыбаются и радуются, сидя на скамейках в парках, гуляя по улицам, наблюдая за облаками или городским транспортом, глядя в отражение в лужах или фонтанах, подставляя лицо ветру, ловя первые жёлтые листья или трогая пушистый снег, слушая щебет птиц или ощущая крупные капли майского дождя. Они знают секрет, но не могут сказать, и не потому, что не хотят, а потому что у каждого свой путь, путь, который невозможно пройти по чьей-то указке.
Небольшое кирпичное двухэтажное здание, затесавшееся среди покрытых оспой окон бетонных силуэтов жилых домов, предстало перед нами, как только мы свернули с широкого проспекта в узкую улочку. На втором этаже (с улицы же это был первый и единственный) располагался рынок, в душном цокольном – кассы автобусных компаний, совершающих маршруты в пригороды Кордовы. От узкого перрона из-под навеса, созданного рядами ломаных линий, то и дело отходили микроавтобусы. Пространство было настолько мало, что экипаж стандартного размера не смог бы разместиться на стоянке, не перегородив своим корпусом всю проезжую часть. Микроавтобусы же с прыткостью горностая заныривали на платформы и так же ловко, как только появлялся прогал в бесконечном городском движении, задом вклинивались в поток и устремлялись вместе с ним на автостраду. В одной из этих шустрых машин мы и отправились в небольшой тихий город, находящийся в сорока километрах от Кордовы.
Альта-Грасия – очень спокойное место. Город усыпан частными домиками всевозможных цветов и размеров по европейскому образцу. Каждый из них обзавёлся гаражом на пару машин, ну или, на худой конец, хотя бы стоянкой рядом с обязательным атрибутом любого частного владения – газоном. Через город течёт небольшая речушка, скованная живописными берегами, покрытыми густой шёлковой травой, через которую перекинуты несколько каменных мостов, разменявших без малого сотню лет. В центре города расположился иезуитский монастырь, основанный в семнадцатом веке. Он был построен на берегу реки, которая впоследствии была перегорожена плотиной, давшей возможность монахам получать энергию для своего мельничного жернова. Сегодня монастырь является городским музеем, где можно наблюдать орудия труда и элементы скромного быта рядовых монахов. Но кроме обычной обстановки келий здесь также выставлены части меблировки, привезенной из Европы: чугунные кровати, точёные столики, украшенные перламутром и дорогим деревом гардеробы, резные стулья и другое. В целом же и комнаты и кухня представляют собой аскетичную обстановку, где богомольцы довольствовались простейшими предметами, отдавая все время, оставшееся после хозяйственной деятельности и выращивания хлебов, молитве и покаянию.
Но не этот монастырь привлек нас в этот небольшой город, а тот факт, что здесь вырос один из самых известных людей двадцатого века – Эрнесто Гевара, так много сделавший для революции в странах Латинской Америки. Дом, где он жил, превращен в музей, попасть в который, к сожалению, нам не было уготовано судьбой. Так получилось, что родные пенаты революционера, боровшегося за общие блага, искоренение бедности и засилья жестокого капитализма, превратились в оплот настоящего механизма получения денег. Ведь ни один музей по всей Аргентине даже рядом не стоит со стоимостью, которую необходимо заплатить, чтобы посетить родной дом Че Гевары.
Размеренная жизнь аргентинцев продолжала нас удивлять своим спокойствием и всеохватом. Люди, сидящие на лужайках задних двориков домов, прогуливающиеся вдоль набережных и кормящие чаек — здесь не редкость. В них ощущается безмятежность и уверенность в себе. Словно они не офисные клерки, вырвавшиеся в двухнедельный отпуск для решения накопившихся проблем, а полновесные владельцы маленьких фабрик, небольших нефтяных вышек или локальных торговых сетей продуктов. Но этих людей не единицы. Каждый аргентинец чувствует себя хозяином жизни в независимости от профессиональных достижений, а система карьерного роста скорее чужда им, чем интересна и привлекательна. Здесь не привыкли работать много, надрывно, с самоотдачей. Главное, чтобы было достаточно. А достаточность измеряется не такими уж и большими величинами. У людей нет потребности в Porsche Cayenne, последнем яблочном смартфоне или очень мощном производительном ноутбуке. В школе дети не говорят о марках автомобилей родителей или подаренном телефоне. И это не от того, что у них нет соревновательности или чувства собственничества. Им это просто не интересно. В Аргентине нет культа вещизма, заставляющего нас изо дня в день толкать колесо прогресса и зарабатывать больше денег. Верх их мечтаний – последняя модель Fiat, а в чём радость от управления BMW или Mersedes, они не понимают. «Что у вас в России еще последняя модель Fiat 500 Sport не вышла? Да… Тяжело вам!» — скажут они совершенно искренне, как будто мы лишились возможности прикоснуться к одному из главных промышленных и научных достижений последнего времени.
Размеренность – кредо любого жителя как глубинки, так и столицы страны. Здесь нет погони, эстафеты с эфемерной мечтой, которая незримой соломинкой попала под одежду и теперь нестерпимо колется и вызывает зуд. Здесь у всех всё есть, а точнее — есть столько, что этого достаточно. А больше им и не требуется. И это если и не приносит тихое счастье владельцам жизней, то, по крайней мере, дает полное удовлетворение ею. Здесь процветает частный бизнес, но зачастую он ограничен небольшим семейным магазином или конторой по оказанию транспортных, юридических или других услуг. Развитие практически невозможно в особенностях местных условий, но нередко владельцы сами ставят вопрос по-другому – а нужно ли им это?
Я неспешно иду по широкому тротуару городка Вилья-Карлос-Паз, стоящего на берегу озера Сан-Роке. Сочное яблоко приятно щекочет гортань, цапля грациозно выхаживает по тонко стриженому руну травы. Интересно, едят ли цапли яблоки? Но не успеваю я и додумать эту мысль, как она подгибает длинные ноги и сильными взмахами крыльев поднимается вверх, исчезая на противоположной стороне гряды в густых зарослях деревьев. Низкие здания отелей, окруживших озеро, практически не портят его естественный облик, фасадами предавая берегам праздничность осенних красок. На дорогах нет машин, парковки пусты. Да и жители лишь изредка мелькают за низенькими заборами опрятных домиков или сидят на бордюрах набережной, уставившись на темную гладь стекла воды. Но город не спит, он просто находится в неге, в непрекращающейся медитации наедине с самим собой. И даже несмотря на то, что многие жители крупных городов устремляются сюда на отдых в выходные дни и отпуска, он остается спокоен и собран, продолжая свой внутренний монолог, так же как поступает вся Аргентина.
Рейсовый автобус остановил нас у очередного поворота дороги, и, выйдя из него, мы оказались на каменистых равнинах, называемых пампасами. Я впервые оказался среди бескрайней Патагонии, о которой столько слышал и где так хотелось побывать. Низкие холмы широкими волнами уходили под самый горизонт, среди сухого ковыля и овсяницы были щедро разбросаны пригоршни камней, словно прошлогодние озимые. По пампе гулял ветер, будто в ожидании скорых всходов молодых скал на столь благодатной почве. От основной дороги отходила грунтовая, ловко ныряя среди завалов камней. Мы посмотрели вдаль, взяли себя в руки и двинулись в путь. Час проходил за часом, позади остался информационный центр национального парка, и после него уже только узкая тропинка побежала вдоль хребта, отделяющего плоскогорье парка Кебрада-дель-Кондорито от долины внизу. Из-под ног иногда вылетали вискаши, скрываясь в ближайших кустах. Они затаивались, лишь осторожно водя своими пушистыми мордочками, и наблюдали черными бусинами глаз за происходящим.
Мы шли вперед, пытаясь добраться до огромного ущелья, где на отвесных скалах гнездятся андские кондоры. Эти существа смотрятся очень грациозно в потоках восходящего воздуха. Кондоры – преимущественно парящие птицы и не используют технику активного полета. Их крылья широко расставлены, первостепенные маховые перья растопырены и смотрят немного вверх. Они плавно делают круг за кругом, высматривая добычу, словно кружатся в танце дервишей под монотонную инструментальную музыку, тихо льющуюся из глубин ущелья. Размах крыльев андских кондоров достигает трёх метров, и они считаются самыми крупными птицами западного полушария. Мы прошли еще несколько километров и увидели, как на склонах Пампа-де-Ачала огромной трещиной, расколовшей плато на две половины, пролегло ущелье Кебрада-дель-Кондорито. Где-то далеко внизу тонкой нитью бежал поток воды, проточивший за миллионы лет каньон, достигающий глубину в восемьсот метров. Среди воздушного пространства, зажатого между двумя скальными стенами, парили мелкими точками чёрные птицы.
По данным орнитологов в ущелье обитает около сотни птиц, и это место идеально подходит для разведения потомства, так как им удобно взлетать и приземляться на многочисленные выступы каменных склонов. Заметить гнезда кондоров не представляется возможным, да и сидящие птицы сливаются с чёрным угловатым камнем, и только когда они взлетают можно доподлинно ощутить их великолепие и грацию. Я оперся на шершавые брусья перекладин ограждения, неровными линиями прочертившие слабую грань между мной и ущельем, и вдохнул воздух, насыщенный запахом трав, земли и воли. Воли, столь бескрайней, что любые попытки облечь её в человеческие меры расстояний заведомо провальны и наивны. У Патагонии нет начала и нет конца, есть только петли времени, закручивающие пространство в мириады холмов, долин, камней и трав, где нет места деревьям, где нет возможности уйти от самого себя.
К темноте мы добрались до асфальтной дороги. Ещё двое путешественников ждали транспорта, и мы присоединились к ним. Машины стремительно проносились рядом, нанося широкие мазки света на холст густых сумерек. Ночной стылый холод начинал сковывать тело с головы до ног. Близлежащий ландшафт скрылся от заморозков в подступившей темноте, и детали полностью исчезли в черноте ночи. Ни один транспорт не останавливался, боясь продрогнуть на холоде, и бешено молотил колесами, убегая к огням города. И когда казалось, что эту ночь нам придётся провести в открытом поле, огромное тело автобуса заскрипело тормозами, шумно вздохнуло и приоткрыло дверь, впуская нас в теплое нутро салона. Мы быстро оттаяли и погрузились в сонную негу, сидя в удобных мягких креслах автобуса. Где-то за окном пролетали огоньки человеческого жилья, а мне всё снились колышущиеся стебли ковыля и бесконечные просторы пампы, по которым бродят несметные стада коров и скачут бойкие гаучо в сапогах с серебряными шпорами, сомбреро и с болеадорас в руках.