Агония прощаний, кладбищенские рвы.
Вчера с тобой прощались, вчера еще кончались,
Сегодня мы мертвы.
Как поезд похоронный, причалы и перроны.
Рука платок уронит — и ты уже вдали.
Живыми нас хоронят на двух концах земли.
Мигель Эрнандес
Пепельные сырые тучи соприкасались с темно-сизой полоской воды. Тонкие тоскливые волны едва касались берега. Большой серый паром с яркими огненными боками причаливал к краю дороги. На асфальтовой полосе скопилось уже предостаточно транспорта в нетерпеливом ожидании поскорее оказаться на другой стороне пролива. Черно-рыжий автобус сильно контрастировал с блеклыми красками окружающего мира, но, казалось, нисколько этого не стеснялся. Его фары и лобовое стекло были облачены в мощную броню из толстой защитной сетки, словно кольчуги рыцарей литовского ордена. Паром задел дном берег, зашелестел по бисеру гальки и мелких камней и замер у разгрузочной рампы. Гигантская лопата погрузочного трюма медленно легла на дорожное покрытие, и длинномеры один за другим покинули судно. Персонал в оранжевых жилетках привычно суетился у стального корпуса и в нужный момент отдал приказ о загрузке судна. Транспорт медленной вереницей потянулся на борт, занимая указанные места, а пассажиры робкой колонной по краям дороги двинулись к месту погрузки, чтобы подняться на верхние палубы. Корабль захлопнул свою металлическую пасть и бесшумно оттолкнулся от берега. На штандарте развевался чилийский флаг, с силой сражаясь со встречным ветром, а у борта, как будто и не опасаясь, плескались морские львы в поиске своей добычи. Судно разгрузилось и вновь отправилось на противоположный берег.
Я первый раз покинул такой привычный для меня континент, чтобы ступить на берег легендарной земли, о которой столько читал и слышал, но даже и в мечтах не казавшейся мне столь близкой и доступной – Огненной Земли. И кто бы мог подумать, что пролив, по которому впервые Магеллан проник в Тихий океан в 1520 году, окажется настолько узким и неприглядным, едва не уступая по ширине Волге. Безжизненные пространства, подобные большинству территории Патагонии, серы и безлики, тысячи квадратных километров сухой рослой травы и крупных камней, лишь пригодные для пастбищ овец, в изобилии топчущих землю Чили. Они грязно-кремовыми пятнами мелькают в блеклом золоте равнин, будто безжизненными постаментами застывшие в густом промозглом осеннем воздухе этих мест. Кое-где торчат небольшие нефтяные вышки, избавляющие недра земли от столь притягательного человечеству чёрного золота, редкие щитовые домики стоят у дороги или блуждают в холмистых долинах острова. Я пытаюсь представить, как первые европейские путешественники наблюдали сотни костров, растянувшихся вдоль побережья, и не могу понять, откуда индейцы могли взять в таких негостеприимных условиях дрова для топлива. Закрадывается крамольная мысль, что это лишь легенда, да и недаром эти острова первоначально на картах были названы отнюдь не Огненной Землёй, а Магеллановыми островами в честь первооткрывателя. Но я постепенно успокаиваюсь, лишь стоило нам снова пересечь границу и оказаться на территории Аргентины.
Яркие языки пламени в момент поджигают высокие облака, окрашивая каждое пёрышко белых кудрей в рыжий, шарлаховый или цвет танго. Тучи пузырятся бордовыми взрывами, пронзаемыми последними лучами солнца. Они моментально сгорают, плавясь восковыми формами, и стекают огненными струями к самому горизонту. Отсветы пламени отражаются с противоположной стороны, играя бледно-розовыми и кремовыми бликами на веере небесных сугробов, и тают, тают, увлекая с собою фееричные вспышки заката, сжирающего свод небосклона без остатка. Я не припомню столь красивого захода солнца в моей жизни, когда, насколько мне хватало глаз, пороховые импульсы света полосовали марганцевыми яркими вспышками линию горизонта, салютуя стробоскопными огнями в голубую бездну. Долины порастают склонами, топорщатся щетиною стволов, взмывают вверх хребтами самых южных склонов Анд. Сумрак сползает на понурые лесные массивы, а хлопковое покрывало снега ложится на окружающий рельеф. Несметная череда поворотов дороги, и мы несёмся в ночь, пронзая тьму двумя клинками алчущего света.
Северные земли островной части Патагонии долгое время являлись предметом жёстокого спора между Аргентиной и Чили. Архипелаг имеет более сорока тысяч островов, и самый крупный участок суши называется Исла-Гранде, на котором проживает основное количество населения. До сих пор, несмотря на миролюбивые соседские чувства, эти две страны ведут непрекращающуюся конкуренцию за обладание титулами «самый, самый». Чили принадлежит б?льшая территория архипелага, и долгое время город Пунта-Аренас, располагающийся на материковой части Магелланова пролива считался самым южным городом Земли. Но позднее, в конце девятнадцатого века, был основан город Ушуайя на берегу пролива Бигль с аргентинской стороны, отнявший впоследствии этот статус. «Ushuaia» — в испанском языке «h» не произносится, и поэтому некоторые полагают, что название города стоит произносить, как «Усуайя», но я придерживаюсь взгляда, что это имя не испанского происхождения.
На данный момент на территории Чили существует два населённых пункта: Пуэрто-Уильямс и Пуэрто-Торо на острове Наварино, которые находятся южнее Ушуайи, но причислить их к перечню городов довольно проблематично, так как первый имеет население чуть менее трёх тысяч человек, а второй — всего лишь в полсотни. Территория Аргентины заселена более плотно, между крупными городами проложены хорошие асфальтовые дороги, в заповедных уникальных магеллановых лесах, причисленных к скоплению самых южных субполярных деревьев, созданы национальные парки. В противоположность, на чилийской территории преобладают грунтовые дороги, рабочие посёлки в несколько домов и тучные стада овец на изрезанной делянками пастбищ земле. Деревьев практически нет, но отроги Анд проходят по чилийской территории, и высшая отметка архипелага в две с половиной тысячи метров – гора Дарвина – находится здесь. Установленная граница оказалась неудобна как Аргентине, так и Чили. Чтобы проехать на территорию Южного Чили, необходимо пересечь границу Аргентины, а чтобы добраться до аргентинской части Огненной Земли, предстояло преодолеть территорию соседа.
Первоначально, после открытия Фернаном Магелланом пролива, соединяющего Атлантический и Тихий океан, Огненная Земля не представляла большого интереса для европейских держав. Хотя до строительства Панамского канала, эти суровые южные земли были связующим мостом между восточным и западным побережьем Нового Света. Сама же Огненная Земля считалась северным окончанием большого южного материка, простирающегося далеко за пределы исследованной территории. Только Френсис Дрейк в 1578 году открыл пролив между Огненной Землёй и Антарктидой (на тот момент ещё не найденной) и обнаружил самую южную точку Америки – мыс Горна (если не считать маленький островок Агила в архипелаге Диего-Рамирес, находящийся на сто километров южнее). Спустя два с половиной века в 1832 году Фиц Рой совершил своё второе плавание к этим землям на корабле «Бигль». На этот раз на борту был молодой натуралист, включивший подробные описание этой земли, населяющих её животных и людей в свою книгу, его имя стало известным во всем мире – это был Чарльз Роберт Дарвин.
Своё первое впечатление об Огненной земле после преодоления самой восточной точки Исла Гранде мыса Сан Диего он описывает так: «Бухта представляет собой живописное водное пространство, наполовину окруженное низкими, округленными горами из метаморфического глинистого сланца, покрытыми до самой воды густым, мрачным лесом. Одного взгляда на этот ландшафт было достаточно, чтобы я понял, как сильно отличается он от всего, что я когда-либо видел».
Огненная земля стала финалом огромной эпопеи в сотню тысяч лет покорения древним человеком территории Земли. Около 10 000 лет назад первобытные племена добрались до архипелага, после которого оставался лишь непреодолимый океан. До появления европейцев здесь проживало четыре основных племени: кавескар (они же алакалуф), ямана (они же яганы), ?на (они же селькнам) и манекенк (они же хауш). Несмотря на достаточно небольшую территорию архипелага, они имели множество различий. Народ манекенк жил на юго-восточном побережье Исла-Гранде, но при этом не пользовался каноэ, они занимали небольшую часть острова, так как в своё время были вытеснены более многочисленными племенами ?на. ?на селились преимущественно в глубине острова и занимались охотой на гуанако. Они были выше других племен и больше соответствовали образу «большеногих», с которыми впервые встретился Магеллан. Вероятнее всего, именно с ними встретился Фиц Рой и его команда в 1832 году, после чего Дарвин оставил такие заметки: «Эти огнеземельцы совершенно не похожи на тщедушную и жалкую расу людей, живущих дальше на запад; они ближе к знаменитым патагонцам Магелланова пролива. Единственную их одежду составляет плащ, сделанный из шкуры гуанако, шерстью наружу; этот плащ они набрасывают на плечи, так что тело их столь же часто бывает обнажено, как и прикрыто. Кожа у них медно-красного цвета… Вся группа в целом была очень похожа на чертей, появляющихся на сцене театра в представлениях вроде «Волшебного стрелка».
Кавескар и ямана преимущественно занимались рыболовством, селились на побережьях и перемещались на лодках, построенных из коры бука или его древесины. Они были коренастые и невысокие. Их языки не походили не только друг на друга, но и не относилась ни к одному из материковых семейств. Это были языки-изоляты. При этом их богатство и разнообразие подчёркивается большим количеством описательных слов и метафор, говорящее о хорошо развитом воображении, гармонии с окружающей природой и умении чётко передавать происходящее в мире, где они жили. Язык передавал очень тонкие нюансы, не встречающиеся ни в одной речи других народов. Протестантский миссионер Томас Бриджес незадолго до исчезновения ямана составил словарь с почти тридцатью тысячами слов на их языке. Самое ёмкое по смыслу слово принадлежит им. Mamihlapinatapai – это взгляд между двумя людьми, в котором выражается желание каждого того, что другой станет инициатором в том, чего хотят оба, но при этом ни один не хочет быть первым.
Мир, в котором жили огнеземельцы, был суров и негостеприимен, и это сильно повлияло на людей, которые поселились здесь. Первую встречу с кавескарами Дарвин описывает так: «Это были самые жалкие и убогие создания, каких я когда-либо видел». Потом же добавляет: «Эти жалкие бедняги были какими-то недоростками, их безобразные лица были вымазаны белой краской, кожа была грязная и засаленная, волосы спутаны, голоса неблагозвучны, а жесты порывисты. Глядя на таких людей, едва можно поверить, что это наши ближние, живущие в одном мире с нами. Весьма часто строят предположения по поводу того, какую радость может доставлять жизнь некоторым низшим животным; но куда уместнее было бы поставить тот же вопрос относительно этих дикарей!»
Женщины этих племен очень хорошо плавали, и добыча моллюсков и морских ежей из ледяной воды была для них обычным занятием. «Как только наступит отлив, зимой ли, летом, ночью или днем, они должны подниматься, чтобы набрать моллюсков на камнях; женщины же либо ныряют за морскими ежами, либо терпеливо сидят в своих челноках и волосяными удочками с приманкой, но без всякого крючка, время от времени резким движением вытаскивают мелкую рыбку». Одежды они носили мало, несмотря на то, что летом температура не поднималась более двадцати градусов, а зимой опускалась до минус десяти. Использовали только треугольники кожи, закреплённые на бёдра, и шкуры, которые накидывали при открытом ветре. «Ночью эти люди, голые и едва защищенные от ветра и дождя здешнего бурного климата, спят по пяти, по шести часов на сырой земле, свернувшись подобно животным». Это были поистине закалённые люди, готовые противостоять самым тяжёлым погодным условиям, но не имеющие возможности бороться с оспой, туберкулёзом и сифилисом, которыми наградили их европейцы.
Все племена вели кочевой образ жизни и строили лёгкие хижины из шестов и шкур зверей, а кавескары зачастую ночевали в своих лодках. У них не было гончарного дела, они не занимались скульптурой или живописью, не прокладывали дороги и не оставляли пиктограммы, не возводили стены и не основывали города, а свою страну они называли Кару Кинка. Всё, что от них осталось, это кучи раковин, годами выбрасываемых рядом с кочевыми стоянками, и теперь являющиеся безмолвными курганами, где похоронены уникальные культуры самых южных народов Земли, индейцев, непохожих ни на каких других, индейцев, которых больше нет.
Колонисты добрались до Огненной земли не сразу, на пути были обширные территории материковой Патагонии, избавленные от племён мапуче и теуэльче лишь в восьмидесятые годы девятнадцатого века. Демократия и свобода добрались до Исла-Гранде в 1886 году вместе с румыном Жульюсом Поппером и несколькими десятками горняков, которые отправились на поиски золота. Свинцом они щедро одаривали местных жителей, не желавших освобождать территории под развитие прогресса. Вслед за золотоискателями потянулись фермеры. Овцеводство стало процветать быстрыми темпами, с каждым годом в геометрической прогрессии занимая пастбища, на которых веками паслись гуанако. Племена в отсутствии возможности охоты на диких зверей перешли на домашних животных. Развязалась война, в которой использовалось всё возможное оружие, начиная от ружей и заканчивая отравленной едой или зараженной вирусами одежды. Пастухи привозили в эстансии отрезанные уши, как знак не зря прожитого дня, за что хозяева выплачивали им премии, но после появления живых индейцев без ушей, владельцы хозяйств стали требовать головы аборигенов. Особой кровожадностью отличался Александр Мак Леннан, прозванный индейцами ?на «кровавой свиньёй» за несметное количество убийств, совершенных им собственноручно в пьяном угаре или его помощниками. Он уничтожал племена ради процветания одной из самых крупнейших ферм овцеводства в Южной Патагонии и ради собственного удовольствия. Овцы замещали человека, будто в ожившем мире Харуки Мураками. Только это происходило не в головах людей, а в степях Огненной Земли, где на курганах с упокоившимися индейцами теперь пасутся овцы. За два десятка лет численность аборигенов сократилась в четыре раза, а к середине двадцатого века их остались единицы.
Да, жесткие условия жизни подчас требовали жестоких мер в родоплеменных отношениях индейцев. Подобно событиям, описанным Джеком Лондоном в рассказе «Закон жизни», где стариков оставляли на съедение волкам, чтобы они не были обузой племени, индейцы Огненной Земли в голодное время съедали своих стариков. В «Путешествии натуралиста на край света на корабле «Бигль» рассказывается: «На основании совпадающих, но совершенно независимых показаний мальчика, нанятого мистером Лоу, и Джемми Баттона можно считать совершенно несомненным, что зимой, побуждаемые голодом, огнеземельцы убивают и поедают своих старых женщин раньше, чем собак; когда мистер Лоу спросил мальчика, почему они так поступают, тот отвечал: «Собачки ловят выдр, а старухи нет». Мальчик описывал, как умерщвляют старух, держа их над дымом до тех пор, пока они не задохнутся; он в шутку передразнивал их вопли и показывал, какие части их тела считаются особенно вкусными. Как ни ужасна должна быть подобная смерть от рук своих друзей и родственников, еще ужаснее подумать о том страхе, который должны испытывать старухи, когда начинает подступать голод; нам рассказывали, что они тогда часто убегают в горы, но мужчины гонятся за ними и приводят обратно на бойню у их собственных очагов!» Это сложно понять, а ещё сложнее принять. Но это был их мир, с другими законами, где слабость убивала человека, сострадание приводило к смерти племени, а нежелание понять чужую жизнь и культуру уничтожило целые народы.
В отсутствии достаточных внутренних ресурсов весь юг Патагонии, как с чилийской стороны, так и с аргентинской, заселялся выходцами из Европы и в первую очередь сербами, хорватами, болгарами, боснийцами и черногорцами. Неустроенность и постоянные военные конфликты гнали людей далеко от родины, в места, где была свободная земля и минимум государственных ограничений. Так, вслед за Пуэрто-Мадрином, заселённым валлийцами, аргентинские Санта-Крус, Рио-Гайегос, и чилийские Порвенир, Пуэрто-Наталес и Пунта-Аренас стали далёкими южными городами, где вместе встретились французы, итальянцы, немцы, ирландцы и англичане, уже не имеющие друг к другу никаких территориальных претензий, а мирно живущих в общих городах.
Сегодня на Огненной Земле добываются нефть, газ и рудные полезные ископаемые, цинковые и медные руды, и из когда-то далёкой, неисследованной территории она превратилась в обжитой край. На местах конических хижин селькнамов теперь стоят буровые вышки, впившись, словно гнус, иглами труб в тело земли, а там, где когда-то плавали лодки алакалуфов, теперь разрезают морскую воду круизные лайнеры с тысячами любопытных туристов. Здесь ещё осталась суровая красота природы, но уже нет тех людей, которые по достоинству могли оценить свою родину, и у которых хватило бы слов, чтобы описать её великолепие и многогранность.
Город Ушуайя является столицей штата под названием Провинция Огненная Земля, Антарктида и острова Южной Атлантики. Кроме самой Огненной Земли он также включает Фолклендские (Мальвинские) острова, Южную Георгию и Южные Сандвичевы острова, а также территорию Антарктиды, заключённую в секторе между 25? и 74? западной долготы. Как я уже упоминал раньше, все три группы островов находятся под территориальным контролем Великобритании, и если первые постоянно были на острие как политических, так и военных споров, то остальные два до 1927и 1938 года соответственно не имели претензий со стороны Аргентины. На островах отсутствует испаноговорящее население, и на очередном референдуме жители проголосовали за сохранение статуса заморской территории Великобритании в данном регионе. Несмотря на это, на заседаниях ООН Аргентина не оставляет попыток добиться реализации своих планов по присоединению территории.
В соответствии со своим территориальным расположением и местонахождением оспариваемых островов Аргентина также претендует на часть территории Антарктиды, превышающую более миллиона квадратных километров, что составляет треть её нынешних владений. Но она далеко не одинока в своих желаниях. На шестой материк свои претензии официально выставили семь стран (Япония и Германия после второй мировой войны от своих претензий отказалась, а Бразилия, Перу, Эквадор и ЮАР не успели оформить документально). Аппетиты Великобритании же, например, даже превышают аргентинские. Среди претендентов находятся такие экзотичные страны как Франция или Норвегия, находящиеся в противоположном полушарии и имеющие основание заявлять о своих правах лишь на основании первооткрывателей и исследователей. Норвегия ведёт полемику о территории, десятикратно превышающей её собственную, а сектора, на которые претендует Великобритания, Аргентина и Чили, пересекаются. Но Договор об Антарктиде, вступивший в силу в середине 1961 года свёл на нет открытый спор по этому вопросу. Любое использование территории находящейся южнее 60? южной широты, кроме как в научных и исследовательских целях, считается незаконным, включая пересечение границы военно-морскими судами и использование на территории Антарктиды атомной энергии. Но Аргентина упорно продолжает рисовать на своих картах сектор огромного белого материка, присоединённый к территории страны, а Чили — наращивать количество полярников и их семей, живущих на территории Антарктиды.
Это странное место – маленький город на берегу пролива Бигль. Коричневые хребты, припорошенные майским снегом, альпийские домики возле Байя-Энсеррада, цветущие ромашки у южных берегов Атлантического океана, пристань, с которой отправляются корабли к Антарктиде и к которой в сезон причаливают круизные лайнеры с тысячами туристов, жаждущих приполярной экзотики. Этот город был основан в 1884 году и долгое время оставался небольшим посёлком, пока в 1902 году здесь не основали тюрьму, в которой содержалось более пяти сотен человек. Среди них был русский анархист Симон Радовицкий, сосланный с приговором пожизненного срока за убийство начальника полиции Буэнос-Айреса Рамона Фалькона за его приказ о расстреле первомайской демонстрации в 1909 году. Смертную казнь заменили пожизненным заключением лишь в связи с несовершеннолетием преступника. В 1921 году ему единственному за всю историю удалось бежать (не считая тех, кто вернулся обратно по своей воле), но менее чем через месяц он был схвачен чилийскими властями. И только через 20 лет после заключения он получил свободу. В 1947 году тюрьма была закрыта. Сейчас на территории бывшей тюрьмы находится комплекс музеев. Одно же крыло оставлено в первозданном виде: узкие холодные камеры в два уровня, двухъярусные нары, редкие чугунные печки в общем коридоре, дощатый пол, кое-где прогнивший от времени, тонкие металлические перила балкона второго этажа, душевые со стёртым бетонным полом и маленькие, заплывшие жиром окна. Это были поистине суровые условия для заключённых, хотя, что может сравниться с советскими ГУЛагами…
Длинный холодный вздох зимы прошёлся по моим волосам, седой иней, покрывший тонкие ломкие стебли ковыля, захрустел под ногами. Тысячи пней гигантских буков, бывших могучими южными лесами, застонали безликим многоголосьем, словно фантомы деревьев, колышущиеся на ветру. Их шершавые неровные спилы вставали у меня перед глазами, годовые кольца жались друг к другу, создавая причудливую текстуру ушедшей навсегда жизни. Обнажённые корни стыдливо прятались в истлевшей листве и первом подтаявшем снеге. Их было много, но все они были одиноки, они были лишь тенями деревьев, которые, укутавшись в палантины мха, когда-то смотрели в пасмурное небо, алкая тёплого солнца. Когда-то заключённые, корчась в приступах чахотки, работали здесь топорами и двуручными пилами. Они выкачивали жизнь леса ради жизни маленького бастиона, в котором за кирпичными стенами и колючей проволокой коротали своё время до рассвета. Теперь вместо вагонеток с поленьями по самой южной в мире узкоколейке путешествуют туристы, добираясь до входа в национальный парк Огненная Земля. Здесь еще сохранились в первозданном виде леса и болота, служившие охотничьими угодьями племени ямана.
Свежий снег, покрытый подтаявшей коркой наста, кажется, навсегда впечатывает следы ног. Влажный рельефный рисунок протекторов тянется цепочками между деревьев, уходя вглубь лесного массива. Морщинистые стволы буков колоннами вздымаются вверх, переплетаясь в небе кронами друг с другом. Кустарник тонкими ветвями рисует замысловатую вязь в подлеске. Обломки рухнувших деревьев зарастают мхами и смешиваются с каменными валунами. На многих ветвях в отсутствии листвы видны небольшие жёлтые шары, словно яркие гирлянды, украшающие лес. Это не плоды деревьев, а грибы, упругие и плотные, с гладкой поверхностью, но по мере созревания они покрываются небольшими ямочками. Их аборигены использовали в своем рационе, как основную растительную пищу, и ели сырыми. Ветви иногда покачиваются под тяжестью небольших птиц – пищух – любителей понаблюдать за гостями леса. Они чирикают, перелетая с дерева на дерево, сопровождая нас в пути. Среди поваленных стволов снуют крапивники. Они стесняются выбраться наружу и лишь шелестом листвы выдают своё присутствие. Суровость природы видна во всём: в грубых вулканических камнях, в заснеженных вершинах, в морщинистых стволах, в обитателях леса. Мы выходим на берег лагуны, дышащей холодом и унынием. Упавший сосновый ствол ещё держится корнями за каменистую землю, он тянет ветви к небу, как будто пытаясь уцепиться за него, чтобы заново подняться на ноги. Тёмные тучи сплошной пеленой покрывают воздушное пространство. Промозглая сырость забирается под куртку, пытаясь вытравить внутреннее тепло без остатка. Я ёжусь, глядя в тёмную воду, но в мелкой ряби нет моего отражения, как будто я сам растворился в этой пустоте, в этом одиночестве южного холода.
Мелкий дождик осыпал лагуну, покрыв оспинами поверхность воды. Южный лес стал жадно поглощать сыпавшуюся воду, словно в алкогольном похмелье. Ясные дни здесь — редкий гость, но ещё хуже обстоят дела с южной стороны горного хребта, где яростные ветры коверкают деревья, превращая их в горбунов и уродцев, а ураганы, приходящие со стороны мыса Горн, ежедневно поливают леса, ютящиеся по крутым склонам гор, обильными дождями. Берега, будто изодранные в клочья ветрами, прорезаны сотнями узких замысловатых бухт, создающих затейливые лабиринты. У нижней оконечности архипелага сотни кораблей нашли свой последний приют в неспокойных волнах Южного океана. Как не похожи эти две ипостаси Огненной Земли: безмятежный меланхоличный северо-восток и кипящий за Андами бешеный юго-запад.
Около сторожки я заметил странную собаку, трусящую за семьёй, перетаскивающей вещи в машину после своей ночёвки. Только приглядевшись, я понял, что это совсем не собака, а крупная лисица, в поисках наживы вышедшая к местам обитания людей. Судя по её поведению, она давно уже освоилась здесь и вела себя не просто раскрепощенно, а иногда и нагло, пытаясь при случае стянуть что-нибудь у зазевавшихся людей. Стоило только кому-то из них обронить небольшое полотенце, как она моментально схватила его в зубы и потянула за собой лес. Мы устроились на небольшой скамейке за деревянным столом, чтобы пообедать. С собой у нас была заготовлена с прошлого вечера курица и хлеб, по чашке горячего чая мы взяли в местном кафе. Только мы приступили к еде, как около нас появились две серых лисицы, явно ждущих раздела еды на четверых. Мы съели мясо, а кости отдали им, но стоило только лисицам вцепиться зубами в добычу, как из сторожки послышался громкий оклик в нашу сторону. Смотрители ругались на то, что мы подкармливаем диких животных, и нам пришлось вместе с лисицами ретироваться в лес.
Едва заметные тропы брели сквозь невысокие деревья, будто блуждая в незнакомой местности. Одни лагуны сменялись другими, принося в окружающую атмосферу то больше болотных растений в топкой грязи, то южных дубов с открытым свободным подлеском. По пути нам встретилось ещё несколько лисиц, кто-то из них брёл в поисках еды, а кто-то лежал, свернувшись калачиком так, что из-под густого подшубка торчал только чёрный пятак носа. Едва не касаясь верхушек деревьев, летали чёрные хищные птицы, высматривая очередную жертву. Мы вышли к бухте, где возможно, когда-то охотились на морских выдр или рыбу алакалуфы, а может, бросали свой якорь европейские исследователи Огненной Земли. Но сейчас эти фьорды стояли спокойные и нерушимые, ещё не скованные льдом, не погрузившиеся в зимний анабиоз. Они находились в затишье перед самым сном, чтобы погрузиться в него до весны, чтобы затем всё началось сначала…
Небо ещё лишь начинало светлеть, когда мы уже стояли на набережной возле пристани. Морозные всполохи ветра щипали кожу на лице, переходя от недавней игры к вполне ощутимым ударам. Изгибы хребтов, обступивших Ушуайю, по краю запылали лимонным цветом. Возле причала стояли огромные контейнеровозы под панамскими флагами. Рукава кранов замерли в ледяном воздухе, будто скованные легкими, но прочными воздушными цепями. Спустя непродолжительное время мы услышали движение, и перед нашими глазами вереница людей устремилась на небольшое прогулочное судно. Мы последовали за ними. Когда восточная вершина озарилась ярким светом, и солнце в рыжей оторочке показалось над ней, наш корабль уже направлялся поперек канала Бигль к небольшому острову, где обитала многочисленная колония морских львов. Ещё на подходе к нему нас встречало несколько десятков её представителей, с азартом загоняя косяк рыб в кольцо. Они грациозно выпрыгивали из воды, словно дельфины, и вновь устремлялись в пучину. На чёрных лоснящихся боках играли отсветы солнечных лучей, поверхность бурлила от количества рыбьих хвостов и ласт морских львов. Ледяная вода для них была абсолютно комфортной, а охота скорее напоминала игру, чем жестокую борьбу за своё существование. Превосходное владение своим телом в воде было полной противоположностью тому, какими они становились, стоило только им оказаться на берегу. Беззащитные медлительные животные могли только громко рычать и скалить клыки, в то время как рядом их сородичей убивали из ружей и карабинов. Ценные мех, жир и мясо с давних времён привлекали для охоты на них множество охотников, а легкость добычи обеспечивала стабильно высокие показатели убоя. Это привело к исчезновению большинства колоний, и только на труднодоступных островах и побережьях сохранилась популяция морских млекопитающих. Сейчас они взяты под защиту и чувствуют себя уверенно поблизости от человеческого жилья, но судьба благосклонна была не ко всем. На маленьком скалистом острове расположились сотни животных, издающих непрекращающийся рёв недовольства то ли своими соседями, то ли прибывшим кораблём. Они поднимались на ластах, тянули свои шеи вверх и по очереди завывали или хрюкали, глядя ввысь. Кто-то просто лежал, прищурив глаза, не обращая внимания даже на то, что другие перешагивают через них или даже опираются ластами на голову. Кажется, что они все разные, со своими характерами, привычками и желаниями, разными расцветками, формами, размерами. Словно каждый морской лев обладает своей индивидуальностью. Они заглядывают в твои глаза, словно пытаясь что-то там найти: сочувствие ли, понимание или эмпатию – не знаю. Но иногда, глядя в глаза животным, сложно поверить, что в них нет разума. Я отвернулся, не выдержав этой схватки взглядов, и, поняв, что окончательно продрог, пошёл греться в салон корабля.
Наш транспорт отчалил от острова, развернулся и тихим ходом пошёл в сторону другого берега. Группа островов около Наварино была территорией Чили, но в отсутствии каких-либо препятствий наш корабль мягко скользнул брюхом по дну, и мы высадились на берег. Пустынная каменистая поверхность едва была местами покрыта слабой растительностью. Галечник окаймляла полоса из водорослей, выброшенных на берег. Одинокие чайки сидели на сланцах, вспученных со дна пролива. Ветхая деревянная постройка говорила о том, что здесь останавливались люди. На горизонте резкой ломаной линией белели гребни гор. Кармараны заскоблили небо, время от времени прокалывая поверхность океана, будто горячие иглы воск, мы погрузились на корабль и отплыли вслед за ними. Птицы небольшими галсами привели нас к острову. Всю его площадь занимали гнездовья кармаранов. Этих птиц ещё называют летающими пингвинами, поскольку в спокойном положении, сидя на скалах или в гнездах, визуально они ничем не отличаются от своих нелетающих собратьев. Кармараны то взлетали, то заново приземлялись на скалы, формируя непрекращающийся поток птичьего движения. Здесь бурлила жизнь, невзирая на стужу и подступающую зиму. Среди острова одиноким шпилем возвышался маяк. Красно-белые полосы скользили вверх метров на двадцать, явственно видные на фоне серых скал и золота высокого ковыля. Когда-то вахты на маяках длились по полгода и farreros – смотрители маяка – вместе с семьей проживали долгую и однообразную жизнь длинной в шесть месяцев на самом краю света практически без контактов с другими людьми и ждали своей смены, считая дни, а может, просто созерцая окружающий их мир. Теперь практически все маяки действуют в автоматическом режиме – прогресс шагает широкой ногой. Но эти места до сих пор зовут Fin del Mundo, и не зря, ведь это настоящий Конец Мира, за которым дальше только льды и неизвестность.
Сквозь запотевшее окно я видел хлопья мокрого снега, стремительно несущиеся вниз. Они рвались белым дождём через темноту улиц, иногда кружились хороводами под властью меняющегося ветра. На тротуарах покрытых белой порошей, появлялись цепочки следов, отпечатываясь черными пятнами на ещё теплом асфальте, но постепенно исчезали, теряя чёткие очертания, а после и в конец превращаясь в единый пушистый ковёр свежего ночного снега. Свет фонарей тусклыми жёлтыми пятнами умывал улицы, и одинокие машины скользили по ним, шелестя резиной. Я смотрел в черноту моря за едва различимыми силуэтами домов, но, конечно же, ничего не видел. Где-то там вздымались острова, океан нёс свои волны через пролив Дрейка, огибая мыс Горн, где-то там, далеко, массивные льды Антарктиды откалывались от материка и уплывали вдаль, где-то там было ещё столько всего неизвестного, непонятного, но крайне притягательного. Но только не в этот раз, не сейчас, а может быть уже и никогда. Я достиг крайней точки своего путешествия, южного города Ушуайя, и теперь только путь на север, где, как это ни парадоксально, теплее, чем здесь.
Белые стрелы пронзали пространство, впиваясь в дороги, дома и газоны. Мокрые иглы пучили лужи водой. Свет рассеивался, отражаясь от снежной массы, и чернота ночи уже не казалась такой кромешной тьмой. Зима. Наступила южная зима, укрыв город, леса и горные кряжи белой пушистой пеленой. И сколько бы острова не меняли одежд, их настоящее лицо не скроется никогда. Ведь когда заканчиваются печали, остается лишь светлая улыбка грусти. Улыбка на суровом лице, изрезанном фьордами, покрытом щетиной сожжённых и срубленных деревьев и постоянно умываемом дождями и снегом. Но на лице, которое не лжёт и не лукавит, не утаивает и не хитрит, а только сосредоточенно хмурит брови и думает о том, что не подвластно осознать нам, лицо Огненной Земли.