В небе водили хороводы стада лам, резво прыгая среди барашков облаков. Их пушистые бока отливали золотыми и белоснежными красками, иногда смешиваясь с лучами солнца, а иногда с брызгами перьев непроницаемого воздуха. Они кружились, играя в салки, задорно били маленькими мозолистыми копытцами и всё жевали что-то без остановки, наслаждаясь обществом друг друга.
Я проснулся от сильной тряски, сквозь дремоту ощущалось сильное дрожание, будто где-то под автобусным сиденьем включили гигантский миксер для замешивания блинного теста на Масленицу. На часах был второй час ночи, асфальтированная дорога закончилась, и следующие пять часов автобусу предстояло путешествие по безбрежной пустоте равнины Альтиплано, находящейся на высоте более трех с половиной тысяч метров, через которую едва уловимой нитью лежала грунтовая дорога. За окнами был мрак, и ни единый огонёк человеческого жилья не решался нарушить эту холодную монолитную пустоту. Я раз за разом проваливался в сон и возвращался в реальность, пока покрытые тонкой коркой льда окна автобуса не окрасились в блекло-желтые тона намечающегося рассвета.
В салон ворвался ещё не успевший оттаять в первых лучах ночной воздух. Мы вышли из автобуса, и тело заколотила мелкая дрожь, а по коже забегали осоловевшие мурашки. Широкие улицы города несли по едва различимому покрытию песчаные всполохи пыльных бурь, у автобусов толпились, кутаясь в шерстяную одежду и синтепоновые куртки, представители туристических агентств в поисках утренних клиентов. Серые и светло-песочные безликие здания, обрамляющие стрелы улиц, металлические рифлёные лотки, через час наполнившиеся продавцами сувениров, теплых вещей и другой туристической продукции, несуразные памятники, рядами стоящие во главе центральных пешеходных дорожек, создавали унылый, обречённый образ Уюни. Центральная площадь облеплена ресторанами, преимущественно состоящими из итальянских пиццерий, туристическими агентствами и небольшими магазинами. Напротив – старый железнодорожный вокзал.
Светло-песочные тона города не допускают и толики живых зелёных оттенков в свои безраздельные владения. Нет ни намека на деревья, газоны или кустарник. Словно дух пустыни не подпускает в свою крепость ни единого напоминания о возможной жизни. Люди, перемещающиеся по улицам, больше похожи на части строений и машин, вынужденные на время покидать их, но при любой возможности скрывающиеся обратно во чревах каменных и металлических сооружений, чем на что-то свободное и самостоятельное. Здесь не чувствуется жизни, бьющей ключом, здесь будто всё собрано в комок, закрыто плёнкой в надежде спастись, согреться и выжить. И мне не представляется, как здесь рождаются, растут, взрослеют и умирают люди. Будто всё это во сне, в нереальном выдуманном грубом мире, наполненном шероховатостью песчаника, солёными брызгами на коррозировавших капотах автомобилей и нещадно обжигающего ультрафиолетом солнца.
Колёса упруго отскакивают на камнях грунтовки, мелкие неровности проглатываются шинами и подвеской Land Crusera, дорога выжигает прямой путь в безбрежной долине, занятой пустыней. На горизонте появляются тёмные полосы, с каждой минутой всё больше приобретая очертания исковерканного металла. Они растут в размерах, делятся на сегменты, будто застывшие гусеницы, прилегшие на песчаном основании иссушенной бухты. Среди песчаных дюн стелятся тонкие полосы рельс, опирающиеся на полые металлические шпалы, на них громоздятся искорёженные, изуродованные, съеденные ржой вагоны и локомотивы. Рядом с пересечениями металлических рельс разбросаны колёсные базы, будто гантели для тренировки каменных мышц песчаных големов, прячущихся в бледной мгле горизонта пустыни, сливающегося с низким сизым небом. Кладбище старой техники, похожее на музей мира стим-панка, растянулось на сотни метров, ставя безмолвные памятники механизмам, служившим человеку верой и правдой на протяжении десятилетий.
Они когда-то жили своей исполненной долга целью и ушли на покой, не прося медалей и почестей. Они не остались в чьих-то сердцах, в чьей-то памяти, несмотря на тысячи перевезенных пассажиров и сотни тонн породы. Может это и правильно. Кто из нас вспоминает пригородные электрички, изо дня в день доставляющие людей из городов-сателлитов в областные центры, или поезда с плацкартными полками, несущими нас из северных уголков России в южные и из западных в восточные? Мы не знаем, что станет через несколько лет с этими стальными гигантами в тысячи лошадиных сил, без претензий и запросов исполняющих возложенную на них функцию. Может, они отправятся на металлоломом, переродившись впоследствии небоскребом или вышкой линии электропередач, а может, лягут стальными каркасами на старой заброшенной ветке железной дороги, став памятником человеческого непостоянства и беспечности.
Из стелящегося покрывала нагорья то и дело редкими кустами тянутся к солнцу пучки сухой блеклой травы. Около посёлков по долине ветер гоняет кучи мусора, пластиковые пакеты цепляются за торчащие ёжики сухих кустов, маяками сверкая зелеными, белыми, розовыми и черными цветами. В неглубоких каналах, словно золотоносные жилы, проглядывают ряды пластиковых бутылок и других отходов. Людям некогда заботится о природе, тем более такой суровой и недружелюбной к ним. Они пытаются жить и выживать здесь с применением наименьших усилий.
Я смотрю на горизонт, пытаюсь стряхнуть морок, но ничего не меняется. Вдоль линии, отделяющей землю и воздух, на высоте в несколько сантиметров горные хребты и пики, словно пренебрегая всеми законами физики, повисли над горизонтом, порхая в плавящемся мареве испарений. У них нет нитей, соединяющих части в целое, нет магнитов, нет магии. Эта череда темных вершин, воспаривших своей массой над землёй, словно остров Лапуту сказочной страны Бальнибарби из книги Джонатана Свифта, сковывает внимание и не дает оторваться взгляду от патетически притягательного образа, заколдованного красками горных пейзажей. Кажется, что солончак покрыт водой и походит больше на озеро, нежели на миллиарды тонн соли, ровным слоем лежащие на десяти тысячах квадратных метрах поверхности. Но сезон дождей уже закончился, и это всего лишь мираж, будоражащий наше воображение.
В период осадков на полгода несметные поля солончака покрываются тонким слоем воды, и на это время и без того фантастический природный пейзаж преображается в совершенно другой сказочный мир небесных чертогов, будто спустившихся ближе к земле. Гладкая поверхность воды отражает пронизывающую синь неба и войлок облаков, и в это мгновение верх сливается с низом, и невозможно понять и ощутить их границу. Можно парить в облаках, не чувствуя земного притяжения, а идя по щиколотку в воде, возникает ощущение, что еще немного и начнешь двигаться по самой её кромке, едва касаясь ступнями теплой и влажной поверхности озера. И кажется, что то счастье, которое так хотелось испытать в детстве, укутавшись в нежный ватный саван небесного руна, сейчас обрушится на тебя лавиной, подняв ввысь к серебряной подкове Луны.
Неожиданно, растворенный в небе горизонт начал материализоваться в белоснежное поле, и серая земля, покрывшись слоем серебряных кристаллов, в итоге превратилась в безбрежные просторы талого льда. Снежный наст захрустел под шинами автомобиля, оставляя на корке отчётливые отпечатки протекторов, слившиеся с веерами других следов, салютами разбросанных на гладкой поверхности солончака. С правой стороны появились метровые конусы соляных выработок, рядом с которыми ковырялись лопатами рабочие. Между ровными рядами искусственных холмов рассекали грузовики, покрытые толстым слоем соляного инея. Прямоугольники от добытого в толще озера минерала заполнила дождевая вода, сформировав множество мелких бассейнов правильной формы. Через несколько минут белые соляные конусы, словно кучи наваленного после уборки дорожек снега, остались позади, и автомобиль растворился в безграничном просторе белых кристаллов.
Land Cruser продолжал двигаться, но это движение было подобно полету в космическом пространстве, так как вокруг не было ни единого предмета, относительно которого можно было бы понять скорость транспортного средства. Лишь неровности соляного поля проносились рябью перед глазами, сливаясь в рифленую поверхность солончака. Иногда она походила на гигантские пчелиные соты, иногда на длинные линии, пересеченные перпендикулярными штрихами, кое-где приобретала пористую поверхность, будто подтаявший на весеннем солнце снег. В некоторых местах превращалась в монолитную основу с хаотично раскиданными структурами, образованными выдавленной на поверхность жидкой субстанцией солевого раствора. Эти завораживающие пляски сменяющих друг друга текстур сочились силой и энергией, будто подстраиваясь под беззвучные ритмы, колеблющие невидимые воздушные нити пространства. Но вот танец замедлился, пульсация стала слабее, и, в конце концов, кружение кристаллов замерло окончательно. Мы остановились около небольшого здания, стоящего посередине белоснежной пустыни. Этот одноэтажный отель был полностью создан из блоков соли, отесанных наподобие каменных глыб и скрепленных между собой соляным раствором. Внутри помещения находилась мебель, так же созданная их соли: стулья, столы, кровати, стеллажи. Лишь крыша была сделана из деревянных, едва оструганных балок, покрытых пучками соломы, связанных между собой проволокой и нейлоновыми жгутами. Рядом с торцевой стеной возвышался соляной холм диаметром в несколько метров, поверхность которого была испещрена флагами различных стран и организаций, словно покорителей снежных вершин вулканов Анд или пиков Гималаев.
Я прошелся по хрустящему, будто сахарный песок, основанию, оставляя едва видимые следы на хрустальной поверхности. Под тонкой нежной коркой искрились капли воды, не успевшие раствориться в ярком голубом небе, кристаллы соли переливались разными оттенками, слепя глаза. И если вглядеться в белоснежную поверхность, то можно было увидеть сотни замков, дворцов и небольших городов, соединенных между собой дорогами и мостами, перекинутыми через реки и ущелья. Это были тысячи нераскрытых миров, живущих своей жизнью метаморфоз под действием яркого солнца и кристально-чистого воздуха. Это были миллионы жемчужин и не ограненных алмазов, радушно разбросанных под моими ногами.
Мотор тревожно заурчал, съедая в своем чреве пары дизельного топлива и выдавая мегаватты мощности, позволяющие бешено крутится четырем восемнадцатидюймовым колесам. Наша повозка понеслась к краю солончака вдогонку опускающемуся к горизонту солнцу. Ночь скрыла озеро, отчего мне стало казаться, будто его не было и вовсе.
Морозный воздух, съедающий все накопившееся за ночь в теле тепло, хлынул в открытую дверь нашей комнаты. Едва заметный свет очертил грани четырех кроватей, покрытых несколькими слоями одеял, две из которых занимали моряки-норвежцы двадцати одного и двадцати трех лет, путешествующие вместе с нами. Я вышел во двор, вдохнул еще неокрепший рассветный воздух и отправился пить горячий травяной чай, от аромата которого щемило сердце, и волны тепла нежно бегали по телу, принося одновременно бодрость и спокойствие.
Склон вулкана Thunupa был словно сшит из лоскутов каменистой земли, а швами же ему служили каменные стены высотой чуть менее метра, делящие всю поверхность горы на многоугольники неправильной формы. Среди туфовых глыб грациозно прыгали альпаки. На кисточках их ушей была прикреплена разноцветная бахрома, вместо клейма символизирующая принадлежность определённому хозяину и одновременно придающая им нарядный праздничный вид. Несмотря на крупное массивное тело, покрытое густой плотной шерстью, они без видимых усилий скакали по горным склонам, в любопытстве вытягивая свои длинные тонкие шеи, но не давая приблизиться случайным свидетелям. Возле взрослых особей, не отходя более чем на пару метров, бегали детеныши, с нежной шерстью жонкилевого и плавого цветов. Их одновременно любопытные и осторожные мордочки выглядывали из-за покатых боков самок, жадно ловя новые непонятные образы двуногих в яркой пестрой одежде.
Едва видимая тропа, всё более круто забирая вверх по склону, и иногда прерываемая каменными оградами, привела нас к небольшой площадке, с которой была видна поверхность солончака, оставленного нами внизу. Его берега упирались в блокитные небеса, едва отмеченные рельефными мускулами небольших облаков, поверхность же напоминала молочное озеро, застывшее в морозном холоде сливок и нежном безе. Насколько хватало взгляда, не было ни единой песчинки, способной испортить белый саван, растянувшийся на десятки километров. И эта слепящая белизна, даже сквозь щелки прикрытых глаз прожигала в голове образы волшебной горной страны, существующей на самом деле. Повернувшись назад, я увидел огромный кратер вулкана, украшенный коричневыми и рыжими тонами, вершину же его, словно корона, венчали несколько шпилей золотого цвета, придававших горе поистине королевский вид. Thunupa восседала во главе гигантского стола, покрытого ажурной скатертью, сотканной из кристаллов, будто молчаливо уверяя всех, что власть здесь сосредоточена в её руках, и несмотря на множество других пиков, расположившихся по остальным сторонам солончака, никто оспаривать её право не собирался.
Автомобиль снова печатает узоры по снежной поверхности озера. Линии чужих протекторов то сливаются с нашими следами, то уходят в бок плавными едва различимыми дугами. На заднем сидении смеются ребята. А их мама рассказывает нам об окрестностях Ла-Паса. Она боливийка, муж же её японец и работает уже несколько месяцев в Лихтенштейне. Вместе с двумя детьми она решила выбраться на выходные в Уюни, избавившись на пару дней от работы в министерстве культуры. С детьми она общается как на испанском, так и на японском, а иногда и на чём-то смешанном из двух языков. Их веселый задорный гвалт не давал нам заскучать на протяжении обоих дней. Но вот мы приближаемся к острову Isla del Pescado, где нам придется поменять автомобиль и познакомиться с новыми попутчиками.
Среди кружевного белого покрывала вырастал каменный остров, приобретая с каждой минутой все новые и новые детали. Появлялись отдельные глыбы, трещины, щетинились огромными столпами в несколько человеческих ростов кактусы. Соль стала сероватой, а около берега и вовсе приобрела грязно-бурый цвет от беспрестанного перемещения джипов, словно снег в весеннюю распутицу на улицах больших городов. Land Cruser высадил нас у каменных лавок, собранных из множество плоских камней, протянувшихся на сотни метров, и столиков, состоящих из массивных соляных блоков слоистой структуры. Мы попрощались с нашими попутчиками, и автомобиль рванул с места, исчезая за ближайшим отрогом каменной скалы. Гигантские кактусы с огромными иглами длинной в человеческий палец, словно молчаливые стражи стояли на охране безбрежных просторов соляного поля. Их сильные мощные корни пробивали себе путь сквозь твердую породу, вбирая капли воды, утаившиеся в глубинных порах скал, а полые ощетинившиеся стволы аккумулировали живительную влагу.
На острове всё было построено из камня и древесины, получаемой из мертвых кактусов. Этим необычным пористым материалом были оформлены стены и потолки зданий, из него выточены указательные знаки и информационные таблички. Он вместо привычной для нас древесины использовался в хозяйственных целях, являясь прочным и одновременно легким строительным материалом. Едва обозначенная дорожка прыгала среди неотесанных камней, извивалась рядом с обрывами, струилась сквозь наступающие глыбы и в итоге оказывалась на высшей точке острова. С неё были видны снежные поля, изредка прорезаемые мчащимися по твердой поверхности солончака джипами. Остров казался безжизненным — да и как можно выжить в этих экстремальных условиях? — но вот на пару секунд мелькнул пушистый хвост шиншиллы и исчез в ближайшей расщелине, убедив меня, что жизнь способна бороться, и даже столь сложные условия не могут сломить приспосабливающихся ко всему животных.
К берегам острова стало причаливать все больше и больше новых машин. Через пару часов за нами приехал другой Land Cruser, на борту которого путешествовали три немки, работающие уже год волонтерами в Парагвае, и супружеская пара из Бразилии. Мы присоединились к ним и отправились к месту нашей ночевки на противоположном берегу солончака. Яркое солнце жгло кожу, высушивая на поверхности озера кое-где сохранившиеся небольшие лужицы воды, а мелкие белые кудри облаков ютились вдоль горизонта. В прошествии двух часов мы подъезжали к кромке солончака, к нашему большому удивлению покрытой тонким слоем дождевой воды, отражающей в своем зеркале синее небо и острый гребень ближайшей скалы. Ветер носил мелкие барашки по поверхности, а воздух таял в отражении на глади озера, сливая воедино небо и землю. Казалось, что мир превращается в гигантский тор, и нет ему ни начала, ни конца. От этого окружающая тишина стала еще более глубокой и звенящей, и хотелось кричать, пока голосовые связки не откажутся больше двигаться, издавая хоть малейшие звуки, чтобы заглушить её и остановить это гнетущее молчание, способное своим совершенством и простотой свести с ума.
Грубая, шероховатая поверхность кровати, сделанная из соляных блоков, такие же стены, крупная крошка кристаллов на полу, обтянутый мешковиной потолок и два окна, едва прикрытых бесцветными выгоревшими занавесками – всё, что представлял собой наш небольшой номер в отеле на берегу солончака. В санаториях существуют специальные процедуры, моделирующие нахождение в пещерах или соляных камерах, мы же получили весь причитающийся пакет здоровья, рассчитанный на полный курс лечения, в одну ночь. С наступлением темноты на несколько часов включили свет, и в золотых отблесках стен сжался наш маленький мир, скованный со всех сторон сгущающейся темнотой и мелкой бисерной крошкой звезд, щедро высыпанных в пустоту космоса, едва ли нарушаемой искусственными боязливыми огнями десятка домов, разбросанных у подножия хребта гор.
Долины, усеянные пригоршнями камней, сотни расходящихся путей, рассыпанных звеньями по бескрайним пустыням Альтиплано… Здесь нет дорог – одни лишь направления и сотни возможностей оказаться в другом месте, если ты от чего-то бежишь. Бархат песка редко топорщится блеклыми пучками травы, вспарывающими острыми листьями прозрачный жаркий воздух. Горные гряды, словно покрытые серой шалью, возвышаются над открытыми пространствами, разрезаемые едва заметными прожилками ущелий, но настолько мягко, что кажется, будто это всего лишь небольшие складки на поверхности шерстяного покрывала гор. Мы движемся, и не важно, вперед или назад, ведь это всего лишь направление взгляда. А может, это мир перемещается вокруг нас, а мы только замерли на месте, или это облака плывут, нежно лаская окружающее пространство своими тенями. Гребни сменяются плато, плато – холмами, за очередным поворотом, сжатым каменными завалами, возникают причудливые очертания камней, словно выставка скульптурных изображений. Среди природных статуй овальными пятнами разбрызган ярко-зеленый мох. Пустые глазницы глыб с просвечивающим в них голубым небом, будто всеохватывающим оком, следят за непоседливыми людьми, нарушающими вековой покой этих мест. Три вулкана, едва не достигших шеститысячной отметки сомкнули свои суровые вершины над долиной. Жгучий ветер гоняет потоки расплавленного воздуха, и не понятно, что обжигает больше — он или ультрафиолет, радушно сыплющийся с раскаленного небесного цветка на землю.
Чистота и сочность красок этих мест пугает своей простотой и притягательностью. Эта мертвая красота. Красота, созданная разрушениями и гибелью: извержениями, эрозией, солнечной активностью и перепадами температур. Но неумолимо тянущая к себе, поглощающая внимание, запечатывающаяся в самые дальние уголки памяти. Прозрачность воздуха, суровые тона, плавные выгнутые линии. Смерть не может быть прекрасна. Каждая потеря нити жизни – это трагедия, это обрыв реальности, исчезновение чьего-то будущего. Ужас обрыва жизни воспринимается всеми по-разному, иногда с обреченностью, равнодушием, отрешенностью, но не проходит бесследно. И пусть рождение и смерть неразрывно связаны, но так сложно воспринимать это как естественный процесс нашего бытия, так сложно поверить, что всему существует свой конец! Смерть не бывает прекрасной. Но как красивы эти мертвые края, где сотворенные природой ландшафты, будто не предназначены ни для чего иного, кроме как находиться в своем особом, сохраняемом столетиями состоянии, не имеющем ни единого намека на эту неотъемлемую составляющую природы – «жизнь»…
Среди никем не занятых пространств, словно вопреки всем усилиям по истреблению беспорядочного движения, рождающего существование организмов, появляются лагуны. Эти островки водной глади, скованные коркой минеральных солей, борются со всем миром, пытаясь защитить те крошечные клочки земли, где продолжают свой цикл развития, рождения и смертей множество моллюсков и ракообразных, чьи колонии привлекают на белёсые берега лагун чаек и фламинго. Эти птицы грациозно, словно цапли, переступают по слою минеральной корки тетрабората натрия, доходя до открытой воды, складывают свои крылья, сливающиеся бледно-розовым оперением с небольшим телом, и погружают толстые широкие клювы в мелкую воду в поисках пищи. Они ходят так практически весь день с понурой головой, пытаясь обеспечить себе пропитание до наступления ночных холодов. Десятки фламинго, находясь на стыке столь разных климатических условий и перепада температур, продолжают своё шествие по мелководью озер, всё больше и больше цепенеющих в тисках минералов, архивирующих поверхность воды в историческую энциклопедию жизни, которая существовала когда-то, но вряд ли повторится вновь. Но борьба не утихла, и каждый метр открытой поверхности воды будет очагом сопротивления, пока мертвая красота не возьмет своё, превратив этот край в уникальный заповедник неживого мира.
К пяти часам мы приблизились к лагуне Колорадо, где нам предстояло заночевать. Это чудесное озеро, расположившееся в небольшой низменности на высоте чуть более четырех тысяч двухсот метров, поразило нас своими розовыми цветами, отчасти переходящими в накаратовые оттенки. Среди этих пестрых красок, обрамленных темно-коричневыми горными хребтами, разгуливало множество фламинго, несмотря на рвущий с места ветер. Совершенно потрясающие цвета едва ли были не способны свести человека с ума. Они еще сильнее запылали к закату, а после скрылись в упавшей на лагуну темноте.
Ночь еще и не собиралась таять, когда скованный десятиградусным морозом, я попытался покинуть очередное место нашего ночлега. На часах время доходило едва ли до пяти часов, но в морозной тишине уже слышалось чахлое, но стремительно набирающее обороты урчание мотора. Мы провели ночь в небольшом отеле, расположенном среди полудюжины домов, сооруженных из песчаных блоков. Конечно, отопления здесь никогда и не было, не считая тонколистовых стальных переносных печей, типа русских буржуек, отапливаемых непонятно откуда взявшимся картоном. Отчего стылые стены успевали за ночь схватить изрядную порцию простудного холода и с лихвой делились им со своими обитателями. Погрузив незначительное количество вещей на укрепленные рейлы крышного багажника, завернутые грубой водонепроницаемой тканью синего цвета, мы забрались в еще стылый салон автомобиля. Сверкнули прожекторы глазниц, врезаясь в гущу темноты своими желтыми осоловелыми тюльпанами света. Колеса, словно буры землекопов, врезались в рыхлую поверхность грунта, перемалывая её в однородную массу, и корпус джипа, будто вздрогнув от внезапного пробуждения, кинулся в черный истоптанный сумрак, исторгая из него клочья едва уловимых деталей пейзажа и грунтовой дороги.
Мы неслись к гейзерам, извергающим с шумом городских теплотрасс в небо клубы перегретого пара. Они орошали пустоты предрассветного воздуха каплями горячей минеральной воды, которая, не успевая оседать на поверхность иссушенной жаждой земли, моментально испарялась, меняя на промилле концентрацию содержания паров воды в окружающем воздухе. Лоскуты темной клубящейся массы плавными метаморфозами вздымались вверх, исчезая в сизой дымке едва посветлевшего воздуха. Но неуловимые перекаты горячих волн были слишком мимолетны для глаза, и поэтому бесследно таяли, лишь оставляя в сознании едва запоминающиеся образы причудливых воздушных форм, так необдуманно вырвавшихся на волю из подземного мира. Бледно-серые тона неба начали пожирать пространство еще сильней. Но уже отступающий сумрак ночи, обнажая до того скрытые рельефы окружающего пространства, никак не хотел уступать место дневному свету. Хилые, слабые линии возникали в тяжелом непреодолимом мороке ночного неба, формируя из плоских удаленных предметов упругие объемные формы.
Диск солнца, бодро покидающий оплоты горизонта, лизнул своими первыми лучами мою кожу, когда я стоял рядом с термальным бассейном, в который через полчаса, несмотря на жуткий холод и оцепенение от раннего пробуждения, я погрузил свое изможденное тело. Прозрачная горячая вода сначала обожгла мои утомленные ноги, заставив сердце, и без того без устали гонявшее кровь от непривычных нагрузок на высоте в пять тысяч метров, работать ещё усиленней. Постепенно организм привык, и тело в бесконечной неге погрузилось в воду, вконец потеряв какое-либо намерение совершать малейшие движения. Сквозь нежные заросли поднимающегося вверх пара я видел толпы людей в зимних ветронепроницаемых куртках, которые подходили к узкому поребрику бассейна в надежде оценить свои шансы на принятие водных ванн. Но подавляющее большинство решалось лишь на погружение ног по щиколотки, и ограничивало потребление водных процедур только этим. Кто был посмелее, тот сбрасывал одежду и с нескрываемым наслаждением после долгих часов ледяного плена млел в тридцативосьмиградусной воде.
Через пару часов мы уже приближались к чилийской границе, отличающейся от боливийских просторов лишь имеющимся информационным щитом и небольшим одноэтажным зданием, по совместительству являющимся таможней. Здесь мы попрощались с парой из Бразилии, которая решила продолжить свой путь по пустыням Атакамы, а сами повернули назад в обратный путь, занявший не менее восьми часов. Мелкие, в несколько десятков домов, деревни, построенные из серых земляных кирпичей, изредка проносились за окнами автомобиля. Бесплодные земли рядом с деревнями, засеянные «золотым зерном инков» — киноа, таяли в рваном горизонте.
Мне тяжело понять, как люди, продолжающие существовать в столь суровых условиях отсутствия благ цивилизации, разнообразия продуктов питания и примитивных развлечений, могут радоваться жизни и любить свою землю. Наверное, лишь потому, что не имеют иных альтернатив и не представляют, что есть что-то другое. Они родились здесь, и это их дом, каким бы чуждым и непонятным он не был для нас. Стоит им оказаться в крупном урбанистическом городе, заполненном шумом улиц, вечным движением толп людей и тысячами рекламных надписей, кидающихся в лицо, словно хищные звери, как страх и паника охватит их, и жизнь обернется кошмаром. Так и мы, отравленные благами цивилизации и навсегда подсаженные на потребительскую иглу прогресса, чувствуем, как, оказавшись в лоне природы, что-то скребется внутри нас и стонет в мольбах вернуться к привычному образу жизни, быстрее заполнив гнетущую тишину гор какофонией звуков мегаполиса. Наши миры катастрофически разные, каждому уготовано свое место под солнцем и свой образ жизни, но удивительно, как мы все помещаемся на одной планете, плывущей сквозь холодную гнетущую черноту космоса.
Пустынные каменные гряды перерезает небольшая лощина, шириной в пару десятков метров, заполненная веером мелких ручьев, искрящихся на солнце. И эта вода творит вокруг себя жизнь. Мягкий пушок зеленой травы ютится на островках, сочась свежестью. Крошечные птицы скачут на мелководье в поисках съедобных зерен. Но стоит только глянуть на несколько метров правее или левее, и волшебство обрывается, превращаясь в привычные серо-коричневые пейзажи, обрамленные острыми каёмками хребтов, где изредка, словно песчаные черви, взрывающие поверхность пустыни, клубятся растущими кольцами следы от мчащихся автомобилей. Ручьи же пробивают себе путь дальше, расталкивая пологие стены лощины, пока не выходят в долину, точа зеленый ковер растительности, расстелившийся в пространстве на сотню метров шириной. По траве неспешно гуляют стада викуний и лам, кое-где перемежаясь с бледно-розовыми фламинго. Жизнь прозрачными потоками течет по венам ручьёв, неся свежесть, прохладу и избавление от яростной жажды, мучающей землю и животных. Но вот мы сворачиваем вбок, и зеленая скатерть стремительно исчезает, оставляя вместо себя потрескавшуюся кожу земной поверхности. Грубые рубцы полосуют поля, оросительные каналы выжжены солнцем, лишь кое-где на руинах старых зданий можно приметить силуэты альпак, смотрящих куда-то вдаль и будто ждущих спасения. Грунтовая дорога становится шире и ровнее. Кое-где накатанная поверхность напоминает по цвету бетон, иногда встречаются грейдеры, формирующие обочины и проезды. На горизонте возникает поселок Уюни, издалека выглядящий как разорванное каменное ожерелье, а справа – повисшие в воздухе над солончаком темные вершины. Мы подъезжаем к городу, откуда всё началось и где всё закончится. Хотя впереди ещё двенадцать часов пути на автобусе до Ла-Паса.
Спасибо тебе Salar de Uyuni за обветренные губы, за тёмную загорелую кожу, жёсткие, как солома, волосы и пропитанную потом и солью одежду. За пейзажи, которые до сих пор стоят у меня перед глазами. За обнаженную правду борьбы природы за жизнь. Спасибо тебе за те воспоминания, которые навсегда связали меня с тобой, и за ту усталость и свежесть в голове, которые пришли благодаря твоей суровой красоте и горному гостеприимству.