Восемь автобусных перемещений за день. Много это или мало? Новые люди, каждый раз заполняющие салон до отказа, новый кондуктор, таранящий толпу, чтобы прорваться к задним пассажирам, новая крыша, забитая сумками и тюками, новая дорога, дающая пищу уму. Сменяющиеся калейдоскопом пейзажи уносят мысли вдаль, захлестывают воспоминаниями, формируют идеи, рождают надежды. Стволы деревьев тонут в бесконечной зеленой стене, гладящей своими ветвями кузов транспорта. Солнце вздрагивает короткими импульсами и снова прячется в листве. Короткие вспышки барабанной дробью стучатся в сознание. Обрывки старых переживаний крутятся в голове, тая в водовороте прошедших событий, пока автобус режет горный серпантин, словно ароматную апельсиновую кожуру. Столько разных дум, кажущихся важными, но лишь кажущимися, поскольку рядом с тобой сидят еще полсотни людей со своими мыслями, со своими мечтами и желаниями. Твои суждения размываются общим потоком, и если вдуматься, то проблемы одного человека не настолько уж и глобальны, а желания не настолько уж и важны, чтобы иногда бичевать себя и переживать о чем-то часами. И ты – лишь один из многих, тонущих в своих раздумьях, хотя от этого боль прошлого не становится слабее… Впрочем, дорога не перестаёт быть менее сакральной, менее интимной и дорог?й каждым своим мигом. Она подобна глубокой медитации, способной как всколыхнуть внутренний мир, дав ему дополнительный импульс, так и найти свою основу и личную незыблемость.
Дорога – это путь, где цель не первостепенная задача, это ощущение жизненного тока, подобно бегущим нервным импульсам или вальсирующей в голове мелодии. Дорога — это поиск, это осознание себя в окружающем пространстве, это приобщение к природе и единым корням. Я люблю её за плавность хода времени, за смену цветов за окном автомобиля, за разнообразие жизни. Дороги сплетают воедино человечество, связывая иногда не пыльными траками или скоростными магистралями, а невидимыми сетями, пульсируя в голове общими порывами и жаждой жизни. По жилам дорог течет мудрость, петляя среди горных вершин или струясь в сочной зелени полей, завязываясь узлами в петлях дорожных виадуков или расползаясь по улицам городов. Она везде: в осенней распутице, паутине асфальтных трещин, бетонных сегментах, булыжных мостовых, дорожных знаках и в оцинкованных ограждениях, в речных переправах, мостах, тоннелях и узких тропинках. Надо только искать, верить и не бояться, что перед человеком распростерты миллионы дорог. Я открываю глаза, сгоняя сгустившуюся дрему и просыпаясь от толчка автобуса. Это Чичикастенанго.
На еще сонных тротуарах торговцы начинают раскладывать товар, выползая с расстеленными простынями почти на дорогу. Полицейский разводит нервничающий транспорт. Мы отправляемся завтракать. Заходим в небольшое кафе на четыре столика. Деревянные столы, лавки, низкий потолок. Хозяин читает утреннюю газету и, завидев нас, возвращается за сколоченную из грубых досок стойку, сиротливо приютившуюся в углу, и спрашивает нас, что мы желаем. Заказываем горячий чай и гамбургеры домашнего изготовления. Он открывает сколоченную сегментами фанерную дверь во внутренний дворик, в котором раздается суетливое кудахтанье, и кричит, призывая супругу. Низкая плотная женщина лет пятидесяти в сером замызганном переднике появляется на пороге и принимает заказ. Через несколько минут горячий чай уже приятно согревает нас, выгоняя утренний холод из тела. К сожалению, во всей Центральной Америке не представляется никакой возможности найти листовой чай, не считая крайне редких заведений заваривающих собранные ими травы, и поэтому нам в очередной раз приходится довольствоваться пакетированным. Съедаем круглые булочки с куриным филе и картошкой. Выходим в город.
Весь центр забит людьми. Кто не смог поместиться на более проходных улицах, оккупировал периферию. Потоки пестрых одежд тонкими нитями плетут кружева между прилавками. Тысячи товаров из тканей, кожи, глины, камня и дерева выставлены на продажу. Лотки ломятся от разнообразия сумок, сотней видов тканей пёстрых расцветок, традиционной одежды, ремней, джемперов, деревянных масок, амулетов, рубашек и юбок. Здесь целые улицы горшечников, продавцов еды, сувенирных мастеров и кожевенников. Местные жители с излишком разбавлены туристами, толпящимися около прилавков и торгующимися за безделушки. Этот рынок товаров народного промысла, рождающийся каждый четверг и воскресение, является вторым по размеру в Латинской Америке и занимает пару дюжин кварталов в центре города. Здесь можно целый день бродить в толпе, ища любопытные вещи или просто наблюдая за местными жителями, съезжающимися сюда из близлежащих окрестностей. Тесные улицы вплетаются в небольшие площади, кишащие комедорами с дешёвой едой, расползаются тонкими отростками в сторону проулков, занимают свободные здания и помещения складов.
Я ныряю с проторенных туристами маршрутов в узкие тоннели, образованные крышами торговых палаток. Они низкими упругими козырьками прижимают меня к земле, как будто их сделали специально под рост местных жителей. Сквозь разноцветные лоскуты полиэстера ярким пятном проглядывает солнце, которое иногда, проникая сквозь щели соседних шатров, плоским лезвием прыгает по струящейся толпе людей. Но в тесных проулках царит сумрак. Практически все ряды поделены на ремесленные артели. Вглубь грубым швом уходит ряд свечников: на их прилавках мириады восковых лент и всевозможных цилиндров, начиная с толщины ногтя мизинца и заканчивая могучим кулаком здорового детины, на перекладинах висят гроздья свечек, еще не разделенных на единичные экземпляры. Они, связанные воедино пучками фитилей, будто только что вынутые из восковых ванн после многократного купания, манят своими глазурованными боками. Странно, всего лишь маленький хрупкий стержень, созданный из расплавленных пчелиных сот, содержит в себе необъятную бездну человеческих желаний, помыслов, убеждений и просьб. После того, как свеча утратила одну из своих главных функций – освещать, она оставила за собой незыблемое право давать свет душам людей. Каждая горящая нить – сосредоточие надежды на исполнение просьбы, каждая истекающая слезами свеча – письмо, адресованное небесам.
За прошедшие тысячелетия практически все вещи, используемые человеком, видоизменялись, теряли свои первоначальные функции, обретали новый смысл, дополнялись деталями. Судьба превращений уготована любому плоду человеческих трудов, но только не свече. Они словно проводники в иной мир, несут свои послания в теплящихся мерцающим светом огоньках, способных дотянуться туда, куда бессильно попасть простое человеческое слово. Их дрожащее пламя пронизывает воздух сонмом сообщений, струящихся в безымянные обители своих адресатов. А капли горячего расплавленного воска пытаются согреть наполненные смятением души людей. Сколько миллиардов писем уже было отправлено и сколько ещё предстоит. Прилавки с пустыми конвертами незажжённых фитилей теряются в потоках пёстрых одежд.
Конечно, среди свечей преобладают светло-желтые и жирафовые цвета, но есть и вердепешевые, цвета гортензии и нежно кремовые оттенки. Кроме них встречаются ещё и благовония, расфасованные в небольшие пакеты или бумажные упаковки, а иногда и специи, но самое большое количество — это приправы, и их многообразие находится на соседнем переулке. Здесь огромные мешки в четверть центнера каждый ютятся бок о бок на небольших пятачках земли. Среди них встречаются десятки видов красного перца, гвоздика, карри, кардамон, цедра, майоран, мускатный орех, куркума, имбирь… На длинных плетеных бечёвках закреплены весы, словно в руках Фемиды, взвешивающей наши грехи и добродетели, они отмеряют «душистое золото», ради которого в эпоху Ренессанса сотни исследователей отправлялись в поисках морского пути в Индию в обход торговых монополий арабов и Венеции.
Улицу свечей и специй пересекает другая, на которой длинной шеренгой расположились десятки девушек группами по три-четыре человека, ловко изготавливающих тортильи – лепёшки из кукурузной муки. Они умелыми отработанными движениями формируют ровные белые кругляши и кидают их на раскаленную плиту по четыре штуки за раз, и буквально через несколько минут снимают подрумяненные тортильи. Среди них встречаются и экзотические питы чёрного цвета из темных видов кукурузной муки. За рядом лотков чуть в глубине можно различить тесно сдвинутые столики с деревянными лавками, за которыми люди едят тортильи с соусами и начинками, а так же и более существенную еду, купленную здесь же на рынке в хаотично разбросанных кухнях. Немного дальше вытянулся длинный ряд палаток по обе стороны дороги, во чревах которых цветными пикселями множатся абстрактные полотна, созданные сотнями висящих плотным ковром рубашек и штанов с великолепной вышивкой западных этнических групп майя. Здесь не бывает туристов, все пространство предоставлено покупателям из соседних городов или деревень. Здесь выбирают одежду для праздников, церемоний, повседневную и рабочую, мужскую и женскую. И хотя во многих этнических группах принято до сих пор ткать и вышивать блузы и штаны только для себя или своей семьи, но всё большее число жителей Гватемалы покупают уже готовую одежду, хотя и всё ещё придерживаясь традиций своих предков.
Многие женщины в свободное от работы и воспитания детей время ткут материю и вышивают одежду. Иногда для изготовления одной рубашки уходит до четырех месяцев, причем вышивка является наиболее кропотливым трудом. И, несмотря на то, что все наиболее ценные ткани изготовлены при помощи ручных станков, представляющих собой несколько деревянных перекладин, одни из которых закрепляют в неподвижном состоянии продольные нити ткани, а другие планомерным чередованием поперечных нитей позволяют волокно за волокном формировать полотно, всё больше тканей изготавливается фабрично. При использовании первоначальной технологии для окрашивания ткани применяют натуральные красители, и самое любопытное, что для получения бицветных полотен используют не окраску отдельных нитей, а тканевой основы с выделением отдельных сегментов для того, чтобы они не меняли свой первоначальный цвет. Например, для окраски части продольных белых нитей в темный оттенок, для последующего вплетения поперечных, отдельные участки, не предназначенные для изменения цвета, связывают тугими пучками между собой, накручивая плотные спирали на основу. После этого заготовку опускают в краситель, и все продольные нити, включая участки, сжатые спиралями, окрашиваются в нужный цвет, но, при удалении защитной оболочки, скрытая часть нитей остаётся белой. И после вплетения поперечных нитей, которые тоже первоначально могли быть окрашены по такой же технологии, получается двухцветное полотно.
Используемые цвета тканей зависели от принадлежности к тому или иному племени. Оттенки и их сочетания при этом были настолько разнообразны, что тяжело привести пример того, что бы не использовалось на практике: жёлтый совмещали с фиолетовым, красный – с белым, синий – с черным, они в свою очередь перемешивались между собой, создавая колоссальное многообразие и неповторимость. Вышивка же всегда делалась вручную. Многие часы девушки проводили в кропотливом труде, пытаясь повторить орнаменты предков, передаваемые из поколения в поколение.
Юбки майя представляют собой плотный лоскут материи, обёрнутый вокруг талии, иногда прошитый в единую деталь гардероба. Материя их состоит из тонких продольных полосок с преобладанием темных цветов: синих, фиолетовых, черных и бордовых оттенков. Часто поперёк середины материи идёт пришитая толстая полоса яркой ткани, иногда дополняемая ещё такой же поперечной в районе края лоскута. Юбка подпоясывается пёстрым широким тканевым поясом, зачастую в одном цветовом решении с рубашкой. В северных районах провинции Петен юбки делаются из лёгкой материи, а рубашки заменяются светлыми блузами. На ногах женщины носят лёгкую обувь, в основном туфли без каблуков. Расшитые роскошными рисунками рубашки являются главной деталью гардероба. Среди символики чаще всего встречаются всевозможные цветы, редко животные. Множественные зигзагообразные линии символизируют горы, россыпь точек на тёмном фоне – звёздное небо, расшитые вокруг шеи тонкие расходящиеся лучи – солнце. Все рубашки – свободного кроя, с разрезом вдоль плеча для продевания через голову. Поверх рубашки женщины носят однотонную вязаную кофту или укрываются шерстяными пледами, иногда вместо него используя лоскут ткани. На голове часто можно встретить сложенный в несколько раз кусок цветной материи, защищающий обладательницу от чужих дурных мыслей или сглаза. Вся жизнь майя всегда была пропитана символизмом, и до сих пор эта неколебимая взаимосвязь между миром и человеком сохраняется в их одежде, где каждая деталь выполняет не эстетическую функцию, но сугубо смысловую.
Лица женщин майя изрезаны глубокими морщинами, редко можно увидеть улыбающегося человека – в основном, каждый полон своих забот. Чернявые волосы спускаются длинными локонами за плечи, часто собранные в пучок или две толстые косы. Немногие носят серьги или другие украшения. Молодые девушки – пухлогубые с густыми бровями и чёрными, как смоль проникновенными глазами. Женщины едва достают ростом мне до плеча, но тяжесть жизненных неурядиц и необходимость обеспечения всем необходимым многодетных семей вызывает только огромное уважение к их нелёгкой доле. И вообще, всё здесь проникнуто заботой и борьбой за выживание, что европейскому человеку тяжело понять, так как количество свободного времени, которым он обладает, недостижимо для жителей Центральной Америки.
Среди всех мест Чичикастенанго, возможно, самым любопытным является церковь Санто-Томас, на восемнадцати белых ступенях которой, оставшихся ещё со времён культового сооружения майя и символизирующих количество месяцев в их календаре, покрытых срезанной травой и зелёными ветвями, множество индейцев продают цветы в преддверии церемонии. Здесь старенькие сгорбленные женщины, давно разменявшие восьмой десяток сидят у объемной корзины, заполненной белыми бутонами хризантем и альстромерий, мамы с дочками продают охапки ромашек, разложенные небольшими пучками, старички, в стертых войлочных шляпах и поношенных пиджачках на пеструю национальную рубашку, теребят в руках завядшие букеты. Дым от благовоний поднимается с центрального пьедестала, окутывая всех серебристой мглой. Вереница людей проходит сквозь ряды продавцов цветов в церковь. Гул рынка разносится над небольшой площадью, заглушая слабые звуки молитвы возле алтарной части. Народ прибывает.
Возле входа в храм появляется группа людей, окружив танцора, плывущего в танце из внутренний залы церкви, они начинают смыкать кольцо. Шаман скачет спиралями в сплетенных силках с зажатым в руке манекеном полуметрового коня с всадником. На нем белая рубашка обычного кроя, сверху накинута тёмная кофта с несколькими вышитыми крупными цветами и с оторочкой голубых манжет, черные штаны подпоясаны ярким широким поясом, на голове скрученный цветной тканевый тюрбан, повязанный словно арафатка, его длинные, до поясницы, концы с распушёнными кончиками в танце делают немыслимые кульбиты, придавая движениям динамику и импульсивность. Танец шамана приобретает хаотичный порядок, раздвигая толпу до ступеней, спускающихся вниз ровными бетонными гранями. Клубы дыма то поглощают, то вновь проявляют силуэт танцора. Потоки людей внизу под ступенями продолжают двигаться змеевидными шеренгами, практически не обращая внимания на начавшуюся церемонию. Темп танца нарастает, становится более напористым, рваным, и вот исполнитель исчезает из вида рядом с воротами храма, проглоченный наблюдателями, но возникает вновь, держа в руках вместе с лошадью ещё и полый каркас шара, размером с крупный арбуз. В узлах сплетения прутов лозы закреплены петарды, но фитили пока не скованы огнём. Танцор освобождается от пут толпы, спускается ступенями на середину стилобата, и, извиваясь среди продавцов цветов, продолжает свой ритмичный танец. Он ухитряется нырять и прыгать, не задевая скопления людей, скользя по траве, покрывающей лестницу. И вот в какой-то момент раздается треск, и сотни искр сыпятся из шара, вращающегося в полонезе акробатических этюдов.
Из церкви выносят паланкин, на котором водружён образ Девы Марии, украшенный цветами и радужными лентами. Толпа расступается, отхлынув в стороны, и набирающая силу процессия начинает медленно спускаться, погружаясь в забитые народом улицы города. Поток людей принимается огибать шествие, будто речная вода – встретившиеся на пути камни, и ровный строй церковнослужителей и прихожан идет вокруг храма, пронзая рынок насквозь. Расступившаяся толпа замирает, но, как только процессия проходит вдаль, смыкается за ней, продолжая свой несмолкаемый гомон торговли.
Я смотрю вдаль на исчезающую в пестроте цветов платформу, которая, покачиваясь, будто тело слона, пробивающегося сквозь джунгли, утопает в бесчисленных красках одежды индейцев майя. Мне представляются звезды, горы и луга, навсегда впечатанные в нежные ткани, словно в полотна импрессионистов. И вдруг на душе становится невыносимо грустно: что же будет со всеми нами, когда исчезнут эти самобытные миры, ещё связывающие нас тонкой нитью с нашим прошлым, и мы погрузимся в мир технократии, где не будет места человеческой сентиментальности или природной красоте? Где рационализм возьмет верх, и мы будем обращать внимание на события и рассчитывать наши действия, исходя из выгоды, а не из сострадания или сиюминутных душевных порывов. Где наши корни превратятся в труху, а фундамент будет срыт под основание. Где мы постараемся воспарить над старым миром, найдя себе новые точки опор, свежие замыслы и интересные устремления. Вот только долгим ли будет наш полет?