Я не знаю, что вдохновляет людей, что заставляет взглянуть на жизнь по-новому, что дает им свежие силы, новый тип мышления. Почему люди, прожившие своей обычной жизнью десятки лет, могут в один момент бросить все, услышав тронувшее их душу созвучие или фразу. Я не знаю, как рождается музыка, это подобно великому чуду сотворения мира. Перелив звуков, создающих мелодии, заполняющие души людей, заставляющие их рыдать или вдохновенно петь, приводят ткань эмоций в колыхание на волнах воздушных вибраций. Я не знаю, почему мы бездушно смотрим в пространство, а в следующий момент можем сопереживать незнакомым нам людям. Я не знаю, что затрагивает невидимые нити нашего внутреннего мира, почему мы пытаемся бороться между собой, ища единоличную правду, но в нужные моменты объединяем общие усилия в борьбе с несправедливостью. Я не могу понять, что заставляет нас помогать чужому горю, но часто отворачиваться от своих родных. Почему мы перестаем сочувствовать друзьям, теряя нить разговора и уходя в себя, лишь бездумно кивая в ответ. Я не решусь узнать, кто мы такие.
И нами управляют эмоции и желания, мы подчиняемся страстям, но при щелчке внутри всё теряет смысл. Всё отходит на второй план, когда наши родители заболевают, когда домашние животные убегают из дома, а лучший друг в очередной раз выдает что «все нормально». Но та «нормальность», скрывает отчуждение, потерю интереса, утрату тех корней, что связывали вас всю жизнь «не разлей вода». Я не знаю, как близкие люди становятся жестокими, раздражительными, завистливыми, но самое страшное – равнодушными. Я не хочу понять, я не могу простить….
И кто-то лишь теряет к жизни интерес, старея духом, а кто-то прогоняет дрёму и пелену событий, изо дня в день вершащих судьбу, и вмиг решает что-то изменить. И слышатся призывные голоса тех, кто сокрушил рамки общественных устоев и видны застывшие позы других, ушедших в себя. Сотрутся ли когда-нибудь границы между Западом и Востоком, где правят разные системы взглядов на жизнь, где люди по-иному относятся к вещам. И лидеры одних ломают системы и порядки, разжигая тысячи сердец в едином порыве, в стремлении к новой цели, сподвигая на революции и мятежи, другие же уходят в себя, пытаясь во внутренних поисках добыть ключ, делая свое сердце огромным, готовым вместить других и дать им покой. Мы разные, и было так всегда. И будет вновь и вновь.
Мы заперты в себе, в своих эмоциях и чувствах, мы, словно череда программ, накручиваем обороты жизни, стараясь не сходить с комфортного пути. Нам нужен дом, покой и прогнозируемая последовательность событий, дающая спокойствие душе. Мы помним лишь десятую часть того, что испытали в день, неделю, год. Ведь нет различия во многих днях, часах, минутах. Мы следуем путём, открытым много лет назад, и потому таким знакомым, мы совершаем все на автомате, лишь изредка очнувшись от пут обыденных действий, столкнувшись с чем-то новым, не вписанным в каталог рутинных дел, заполнивших по горло нас в обычной жизни. Но в нас не возникает цели осознать и поступить обдуманно, ведь это слишком больно, ведь мысли требуют чересчур много сил, чтобы позволить себе такую роскошь, и мы снова и снова отключаемся от действительности, предоставляя своему телу делать привычную работу, а мозгу пережевывать одну и ту же информацию изо дня в день.
Я не знаю, почему наша жизнь столь полна обыденности, рациональности во всем, продуманности будущего. Почему мы боимся ощутить себя в настоящем, сломать рамки стереотипов, сжавших нас до размера эмбриона. Почему для нас так сложно пойти параллельной дорогой, зайти в новый двор, парк или сквер, почему нам сложно просто сесть на скамейке и послушать птиц, посмотреть на идущих людей, спешащий транспорт, почему мы откладываем это на старость, до пенсии, почему мы боимся улыбнуться, пожелать незнакомому человеку хорошего дня, почему нам так важен наш маленький душный мир, в который мы боимся впустить что-то ещё?
Мы чувствуем себя усталыми, придя с работы, мы чувствуем себя утомленными, поговорив по телефону, мы чувствуем себя выжатыми без остатка, побывав на обязательной встрече, мы мечтаем об отдыхе, покое, забытье, но достигая вожделенного, не чувствуем облегчения, не наступает прилив сил или желаемая бодрость, не наступает светлый миг активности и творческих идей. Нет ничего. Мы подавляем в себе все живое, заставляя верить в то, что слишком истощены, покрываясь палантином серых блеклых красок, теряя ощущение реальной жизни. Мы забываем, как ломали себя раньше, как шли на авантюры, как с любопытством смотрели в новую дверь, как без сомнений хватали кого-то из своего окружения и тянули за собой, как пытались найти себя. Но теперь снова и снова идем по веткам лабиринта, спотыкаясь о неровности пути и хватаясь за мшистые стены, боясь позволить себе хотя бы подумать о том, что нет преград в стремлении быть лучше, лишь сам человек способен строить замысловатые туннели, рвы и баррикады в тайной надежде попасться самому в приготовленную для себя ловушку. Ловушку своего разума, боящегося посмотреть чуть дальше, чем следующий предопределенный шаг. Я долго бился головой, впустую убивая время, лишь осознав, что иногда есть смысл посмотреть на альтернативные пути. Дороги длиннее или короче, чем привычные, но главное — другие, лишь с умыслом, чтобы мозг не зачерствел и не шепнул, что вышел срок.
Голова раскачивается из стороны в сторону в петлях транспортного маршрута, гладящего зарубцевавшиеся склоны гор. Тела пассажиров медленно покачиваются в такт заваливаниям из стороны в сторону автобусного салона. Сцепление то и дело отхаркивается от очередного резкого рывка водителем коробки передач брюхастого стального транспорта. С очередным зигзагом поворота мы припадаем к поручням впереди стоящих сидений, тела по инерции отбрасывает назад, и желтый гигант впивается колесами в рыхлый изъеденный асфальт. На обочинах нестройными рядами хохлятся строительные знаки, недвусмысленно сообщая, что впереди идут работы по устройству дорожного полотна. В прошествии пятнадцати минут, наша вереница начинает медленное движение, оставляя с края солидную бригаду из двадцати рабочих, принимающую очередную партию материала с бетоновоза. Ровные карты дорожного полотна, будто серые сочленения гигантской гусеницы, растянулись на многие километры и увеличиваются в количестве день ото дня. Стальные прутья арматурной сетки торчат с тридцатисантиметрового бока, дожидаясь брата-близнеца, который ляжет в скором времени второю полосой. По поверхности еще свежего бетона рабочие проходятся стальными граблями, формируя ровные неглубокие борозды, улучшающие трение, способствующее быстрой остановке автомобилей в случае опасности. По твердому, но не набравшему прочности бетону ползет шоворезка, деля упругую поверхность на захватки в несколько десятков квадратных метров.
Со временем дорога вновь сливается в две полосы, и разномастые автомобили мчат по новому участку Панамериканского шоссе к близлежащим городам. Свернув направо с главной трассы, перемещаемся среди безликих одноэтажных построек, время от времени возникающих вдоль полотна. Не доезжая речки Sucio, просим водителя остановить. Водитель тормозит, и, едва мы успеваем выгрузить наружу свои рюкзаки, вновь жмет на газ. Клубы пыли поглощают уходящий вдаль автобус, постепенно накрывая и нас. Закинув ношу на плечи, двигаемся вдоль речки через мост, через полкилометра слева появляется небольшой знак на коричневом поле, сообщающий, что мы достигли своей цели и прибыли к археологической площадке Joya de Ceren.
Что необычного здесь может быть для нас, увидевших уже Паленке и Тикаль? Ведь это лишь маленькая деревня одного из племени майя, обитавшего здесь на рубеже шестого и седьмого веков. Но в начале седьмого века вулкан Лома-Сальдера покрыл все прилегающие долины толстым слоем пепла, законсервировав на столетия дома обычного поселка. На глинобитных стенах хижин до сих пор видны разноцветные жилы, подобные мраморным, оставленные разнотемпературной лавой, окрасившей коричневые здания в полоски желтого, янтарного, красного, черного и телесного цветов. Под сводами каркаса тонкостенного металла спрятаны от солнца и дождя склады, кухни, бани, кузницы, дом лекаря, зал собраний и обычное жилье. И все эти находки, обнаруженные почти сорок лет назад, причислены к всемирному списку достояний культуры ЮНЕСКО. Сооружения сохранились лишь благодаря серии извержений, покрывших деревню трехметровым слоем сажи и пепла, обойдясь человеческих жертв, и только в двадцатом веке при подготовке земель к посеву были обнаружены руины этого поселка. Руины, что безмолвными современниками готовы через образы поведать историю жизни обычных людей того времени. Мы все привыкли, что если руины – то дворцов и храмов, если археологические находки – то золотые чаши и статуи богов. Но порой благодаря невзрачным вазам, стесанным камням и грубым металлическим изделиям археологи выстраивают свои теории племен, народностей и великих империй. В этих маленьких домах, построенных из сеток деревянных прутьев, обмазанных глиной, жили простые люди, которые выращивали поля маиса, пасли животных, соблюдали обряды и верили во что-то сверхъестественное.
Мы оказались на той же дороге, что привела нас к Хойя-де-Серен. Автомобили изредка курсировали по трассе, и, едва завидев автобус, направлявшийся в обратный путь, мы тотчас же дружно замахали руками в попытке водителя обратить на нас внимание. В скором времени он вез нас к транспортной развязке, где нам предстояло поменять направление нашего движения и отправиться к Санта-Ане. Дорога морским угрем стянула свои кольца, и на одном из очередных витков мы вышли из автобуса на волю. Сочленения металлических лотков огибали край дороги, плавно повторяя ее контуры, и скрывались за поворотом. Часть из них были наглухо запаяны, другие же полны мелкого товара, напитков и еды, обернутые в блестящие упаковки с кричащими брендами. Откуда-то разносился запах испеченного хлеба – это в многочисленных лоточных комедорах поджаривали пупусы, лепешки наподобие пит, и заполняли их начинками. Транспорт колесил по бетонным изгибам, иногда останавливаясь, чтобы подобрать пассажиров. Мы запрыгнули в один из попутных автобусов и устремились ко второму по величине городу Сальвадора.
Санта-Ана оказалась провинциальным городком, где к нашему приезду жизнь окончательно замерла, несмотря на шестой час дня. А к моменту заселения в отель мы едва смогли найти место, где представилось бы возможным получить порцию горячей и вкусной еды. К нашему удивлению в центральной части города не оказалось не только супермаркетов, но и каких либо мало-мальски приличных магазинов. В единственном обнаруженном ларьке, протянув руку с деньгами сквозь взъерошенные чугунные петли решетки, нам удалось раздобыть пару бутылок с водой и несколько упаковок печенья. Расставшись с отяжелевшим в ночной дреме улиц городом, мы отправились спать.
На следующий день, когда солнце уже успело смыть с окружающих предметов темный шум сумерек, но еще не взошло на небесный престол красной короной, мы вышли на улицу и заспешили в сторону автобусной станции, чтобы к одиннадцати успеть на подъем к кратеру вулкана Санта-Ана. Несмотря на ранний час, многие магазины и комедоры были открыты, по улицам сновали люди, а аромат свежеприготовленной еды будоражил наше обоняние в отсутствие утреннего завтрака. Но даже когда мы скорым шагом добрались до терминала, нас ждало разочарование: автобус отбыл полчаса назад. Никакого представления как добраться до подножия вулкана у нас не было, и даже совет кассира с несколькими пересадками догнать уехавший автобус, не внесли ясности в сложившуюся ситуацию. Видя наше отчаяние, кассир и водитель автобуса о чем-то посовещались, и после этого шофер предложил нам подбросить нас до соседнего города, где на автомобильной развязке мы смогли бы поймать попутный транспорт. Не веря своему счастью, мы забрались в салон и в полном одиночестве проехали с полчаса до ближайшего поселка, водитель не стал брать с нас денег и сказал, что положенную сумму нам следует отдать кондуктору. Двери за нами с лязгом закрылись, и он помчался дальше, мы же, поймав подходящий автобус, уже в начале десятого были на месте.
Уютная площадка, притертая к обрыву, туннель из зелени, взмывающий к фанерным домикам отеля, стоящим на хребте, густые цветники, разбросанные с края, и деревянные нелепые звери и домовые, корчащие забавные рожицы и тянущие в разные стороны крючковатые руки-лапы. В глубине небольшое открытое деревянное кафе с навесом, в котором к нашему прибытию уже сидела пара полицейских. Мы заказали себе еду, и пока плотно завтракали, к площадке успела подтянуться еще пара десятков человек. Часть из них практически сразу же отправилась на прогулку, и, судя по их возрасту, они собирались лишь подышать свежим воздухом, даже не замышляя подъем к жерлу вулкана. Мы же остались ждать одиннадцати. Когда же время подошло к назначенному часу, возле гида начала собираться группа людей, и буквально через несколько минут сформировался коллектив человек из пятнадцати для подъема на вулкан Санта-Ана. К нам присоединились двое полицейских, завтракавших вместе с нами. На них была форма защитного цвета с военными нашивками, рифленые бронежилеты, защищающие торс, а через шею на грудь были перекинуты помповые ружья, на поясе же висели, словно петарды, запасные патроны в блекло-красноватых гильзах, наручники и дубинки. Один из них возглавил процессию, второй же стал её замыкающим. Мы бодро тронулись в путь.
Вначале подъем оказался спуском, и за считанные полчаса мы потеряли пару сотен метров высоты, которые предстояло компенсировать дальнейшим восхождением. В долине мы пересекли чью-то частную территорию, по сложившемуся у меня впечатлению заведомо выкупленную у государства лишь для сбора налога за прохождение по ней туристов. Так как на большом куске земли, щедро поросшем кустарником, не было ничего кроме небольшой сторожки, в которой находился человек, меняющий пару долларов на проходной билетик. Дальше тропинка начала забирать круто вверх и заскользила сквозь густую растительность, одаривающую её спасительной тенью. Но подъем не казался тяжелым, одни пейзажи сменялись другими, и, в конце концов, выйдя из лесной чащи, мы очутились на лысых каменистых склонах, где среди валунов прятались пучки желтой травы. Кроме них, вздымая в небо четырехметровые стебли, росли мясистые аквамариновые кактусы. Далеко внизу остались фермерские угодья, изредка пропадающие в рваных клочьях ватной мешанины, мы же, оказавшись на пологом безжизненном плато, устремились к кратеру.
Часто бывает так, что ожидания не оправдываются реальностью, и ты, разочарованный предвкушением чего-то особенного, к чему так стремился и на что потратил столько сил, раздосадовано думаешь, лучше бы я ничего не хотел. Я не ожидал от этого места чего-то необычного, восхитительного, захватывающего дух, я не ставил перед собой цель увидеть самый прекрасный вулкан или преодолеть самый тяжелый подъем из когда-либо совершенных мной. Но, может быть, поэтому открывшаяся мне картина действительно поразила меня в самое сердце. Плавленые стенки горловины охристыми слоями таяли в пучине, переходя на середине жерла в крутой откос, испещренный багряно-кровавыми пятнами породы. Кратер был заполнен ярким изумрудным озером, составленным из симбиоза кислот. Они играли на поверхности малахитовыми переливами, вскипая иногда вырывавшимися подземными гейзерами газов. Яркие отточенные краски жерла сыпью покрывали тени облаков, плывущих по небу, добавляя еще больше контрастности. Совершенно фантастическое зрелище трехсотметровой бездны, окаймленной хребтом полукилометрового диаметра, заставил проснуться в моей душе детское восхищение красотой природы. Я простоял на краю, наблюдая за всполохами красок, боясь, что этот образ исчезнет от одного моего неверного движения, до того момента, как гид стал собирать людей в обратную дорогу. Но весь путь обратно, пролетевший словно мгновение, я со щемящим сердцем вспоминал необузданную силу и грандиозность природного творения, запавшего мне в душу. Сколько всего ещё придумано на свете? Сколько ещё предстоит увидеть мне? Сколько всего останется сокрыто от меня навсегда?